Мальчик вернулся на ферму и окунулся в привычное тепло дома. Отряхнул снег на коврике, разулся, снял шапочку и куртку, повесил на крючок обслюнявленный, мокрый от снега шарф. Из коридора он слышал, как трещит огонь в камине, а когда подошел, волны жара потянулись к нему, обняли и погладили по лицу.
– Что ты опять делал на улице в такой поздний час, Гюстав? – спросил сидевший в кресле дед.
– Искал следы волка, – ответил мальчик. Дед притянул его к себе и усадил на колени. Пахло от него не очень приятно: он редко мылся и переодевался, но Гюставу было все равно. Ему нравилось гладить деда по бороде, и он любил слушать истории.
– Здесь нет волков.
– Есть. В лесу. Они выходят по ночам.
– Откуда ты знаешь?
– Волки стерегут дом…
– Понимаю… Хочешь, я тебе почитаю?
– У меня живот болит, – пожаловался мальчик.
Дед задумался. Спросил:
– Сильно?
– Не очень. Когда приедет папа?
– Не знаю, малыш.
– Хочу, чтобы приехал папа!
– Вы скоро увидитесь.
– Скоро – это когда?
– Сам знаешь, у папы много важных дел.
– А мама?
– И у мамы тоже.
Малыш приготовился плакать.
– Они никогда не приезжают.
– Неправда. Твой папа скоро появится. Или мы сами отправимся к твоим родителям.
– К маме и папе? – с надеждой в голосе спросил ребенок.
– Не давай обещаний, которые не сможешь выполнить, – прозвучал строгий голос из кухни.
– Отстань! – раздраженно огрызнулся мужчина.
– Не забивай несчастному ребенку голову глупыми надеждами.
Бабушка стояла в дверях и вытирала руки с набухшими венами, похожими на корни деревьев, нарисованные на ее фартуке. Гюстав завороженно уставился на языки пламени, лизавшие поленья. Они похожи на змей, свернувшихся кольцами, или на танцующих драконов. Он постарался отгородиться от сказанного бабкой. Он ее не любил. Она все время жаловалась и ругала деда. Мальчик знал, что она ненастоящая бабушка. Дед – тоже не дед, но он играет свою роль до конца и любит Гюстава, а она притворяется, да и то плохо. Ребенок был слишком мал и не мог четко сформулировать эти мысли, но инстинктивно чувствовал разницу в отношении к себе взрослых. Мальчик много чего чувствовал, как волчонок, унаследовавший инстинкт от поколений предков.
– Ты не должен бояться того, какой ты, Гюстав, – сказал ему однажды папа.
Он не совсем понял слова, но точно уловил смысл.
О да, очень точно…
13. Сон
В половине десятого его разбудило солнце, пробравшееся в комнату через плохо задернутые шторы. Уснул он около четырех и видел сон о мальчике. О Гюставе. Во сне тот стоит на высокой плотине где-то в глубине Пиренеев. На плотине-дуге. Зима. Ночь. Ребенок перелез через перила и замер над пропастью на цыпочках. Сервас всего метрах в пятистах, по другую сторону парапета.
– Гюстав, – зовет он.
– Не подходи, или я прыгну.
Белые хлопья летят сквозь ледяную ночь, падают на плотину и горы. Горизонтальные прутья решетки обросли сосульками. Сервас в ужасе. Бетонный бортик, на котором ютится мальчик, покрыт толстым слоем льда. Если он расцепит пальцы, то соскользнет в пустоту и разобьется о скалы-клыки, торчащие между вековыми соснами.
– Гюстав…
– Мне нужен мой папа.
– Твой папа – чудовище, – отвечает Сервас во сне.
– Ты врешь!
– Не веришь, почитай газету.
В правой руке он держит номер «Ла депеш»; ветер треплет страницы, хочет унести их прочь, шрифт расплывается под снегом.
– Здесь все написано.
– Мне нужен мой папа, – повторяет ребенок, – иначе прыгну. Или мама…
– Как зовут твою маму?
– Марианна.
Кольцо гор фосфоресцирует под луной, вершины словно ждут чего-то. Развязки. Сердце Серваса готово выскочить из груди. Марианна.
Шаг.
Другой.
Мальчик стоит к нему спиной и смотрит вниз. Мартен видит изящный затылок, непокорные светлые волосы, вьющиеся над ушами, и бездну под ногами…
Еще один шаг.
Он протягивает руку. Ребенок оборачивается. Это не он. Не Гюстав. На Серваса смотрят испуганные зеленые глазищи Марианны…
– Это ты, Мартен? – спрашивает она.
Как он мог перепутать невинное дитя с Марианной? Что за наваждение? Она отпустила перила, оглянулась, ноги заскользили – рот приоткрылся в немом вопле… и опрокинулась назад.
В этот самый момент Сервас проснулся, весь в липком поту. Сердце билось где-то в горле. Что там говорил Ксавье о снах? Просыпаясь и ясно помня сон, вы изумляетесь его яркости и реальности.
Верно. Он видел мальчика. Тот был совершенно реальным. Настоящим.
Сервас думал о нем полночи, потому и не мог уснуть. Его пробрала дрожь, он вдруг ужасно замерз – от страха и тоски. Нужно встать, иначе станет совсем плохо. Кто этот ребенок? Сын швейцарца? Даже думать страшно… Душу терзала другая, еще более невыносимая мысль, она и навеяла сон о плотине: что, если его мать – Марианна?
Он побрел на кухню и обнаружил на столе записку Марго. Running
[54]. Что за дурацкая мода засорять язык англицизмами?! Один попадает в словарь – десять других на подходе… Тревога, поселившаяся в мозгу после того, как он увидел снимки из каюты Гиртмана, никуда не делась. Ребенок… Кого он должен искать – убийцу или ребенка? Обоих? А где их искать? Совсем рядом или немного подальше? Мартен налил себе кофе, взял чашку и подошел к стеллажу с книгами. Задержался взглядом на корешке одного тома. Старое издание «Необыкновенных историй» Эдгара По в переводе Шарля Бодлера. Он вернулся на кухню, сел за стол, выпил кофе, услышал, как открылась входная дверь.
Появилась разрумянившаяся Марго, улыбнулась отцу, подошла к раковине, налила стакан воды и выпила залпом, в один глоток. Затем устроилась напротив Серваса. Тот непроизвольно поежился, поскольку любил завтракать в одиночестве.
– Как ты проводишь время? – спросил он вдруг.
Марго угадала ход мыслей отца и ощетинилась:
– Я тебе мешаю? Меня слишком много?
Она всегда была прямолинейной и часто несправедливой. Считала себя обязанной говорить только правду, но в жизни случаются обстоятельства, когда правд несколько.
Сервасу стало стыдно, и он пошел в отказ:
– Вовсе нет! Зачем ты меня обижаешь?
