– Предположим… предположим, я это сделаю. Где гарантия, что ты не ликвидируешь меня сразу после операции?
Слабый свет неоновой трубки отразился в стеклах очков швейцарца, как отблеск луны на поверхности пруда.
– Никаких гарантий, Мартен, но Гюстав будет обязан тебе жизнью. Скажем так: жизнь за жизнь. Это будет мой способ расплатиться по счетам. Ты не обязан верить, я могу передумать и убить вас обоих – это очень облегчит мою жизнь…
– У меня есть одно условие, – сказал Сервас.
– Не думаю, что в сложившейся ситуации ты можешь позволить себе торговаться. – Гиртман покачал головой.
– Как ты мог доверить ребенка этим извращенцам Лабартам, чертов кретин?! – взорвался сыщик.
Швейцарец вздрогнул, но не огрызнулся.
– И что ты предлагаешь? – спросил он.
– В конце концов, это мой сын.
– И?..
– Мне его и воспитывать.
– Что? – искренне изумился Гиртман.
– Ты в любом случае не сможешь оставить его у себя. Где будут делать операцию?
– За границей. Здесь слишком рискованно – и для него, и для меня…
Настал черед Серваса удивляться.
– Где именно?
– Увидишь…
– Как ты вывезешь его из страны?
– Значит, ты согласен? – вопросом на вопрос ответил Гиртман.
Мартен не сводил глаз с Гюстава. Его терзал давно забытый родительский страх.
– Ну, выбора у меня нет, так ведь?
38. Как волк среди ягнят
– Полагаешь, этого ребенка нам послал Некто? Ты веришь в Бога, Мартен? Кажется, я уже спрашивал однажды… Тебе не кажется, что, если б Он и вправду существовал, это был бы чертовски ненормальный Бог?
Они вышли подышать ночным воздухом; стояли, смотрели, как падает снег, Гиртман курил.
– Ты когда-нибудь слышал про Маркиона
[110], Мартен? Этот христианин жил в Риме тысячу восемьсот лет назад. Оглядываясь вокруг и видя мир, полный страданий, убийств, болезней, войн и жестокости, еретик Маркион решил, что Создатель совсем не добр, а зло – составляющая его творения. Сценаристы христианства нашли маловразумительный поворот сюжета, дабы ответить на вопрос «Что есть зло?»: они придумали Люцифера. Версия Маркиона была гораздо лучше: Бог отвечает за зло, как и за все остальное. Выходит дело, и за болезнь Гюстава тоже. Зло – не просто часть замысла; оно – один из главных рычагов. Мир, сотворенный Богом, не перестает эволюционировать лишь благодаря жестокости и конфликтам. Возьмем Рим. Если верить Плутарху, Юлий Цезарь взял восемьсот городов, покорил триста народов, пленил около миллиона человек и уничтожил миллион своих врагов. Рим был порочен и склонен к насилию, однако его расцвет позволил миру развиваться, народы объединялись под властью императора, происходил обмен идеями, возникали новые формы обществ.
– Ты утомил меня своими рассуждениями, – бросил Сервас, доставая пачку сигарет.
– Мы мечтаем о мире, но это обман, – невозмутимо продолжил швейцарец. – Повсюду царствуют соперничество, состязательность, война. Отец американской психологии Уильям Джеймс писал, что цивилизованная жизнь позволяет многим и многим пройти путь от колыбели до могилы, не узнав, что есть страх. Вот некоторые и не понимают природу насилия, ненависти и зла. Воистину чудо – жить волком в окружении ягнят, согласен?
– Что ты сделал с Марианной? Как она умерла?
На этот раз Гиртман не скрыл досады – сыщик перебил его второй раз.
– Я говорил, что в возрасте Гюстава ударил молотком родного дядю – брата моего отца? Он сидел в гостиной, рядом с моей матерью. Заявился под смехотворным предлогом, когда отец был в отъезде. Они просто разговаривали. Я до сих пор не понимаю природу того поступка, а тогда забыл о нем – и не вспоминал, пока мать не напомнила мне на смертном одре. Думаю, все очень просто: молоток лежал на виду, вот я и пустил его в ход. Подошел со спины и – бац! – нанес удар по черепу. По словам матери, придурок истекал кровью.
Сервас щелкнул зажигалкой и прикурил.
– За несколько мгновений до того, как рак доконал мать, она прошептала: «Ты всегда был плохим». Мне было шестнадцать. Я улыбнулся и ответил: «Да, мама, и злым, как рак».
Внезапно он вырвал у сыщика сигарету, швырнул ее в снег и раздавил каблуком.
– Какого черта…
– Никогда не слышал, что доноры не должны курить? С сегодняшнего дня – никакого никотина! Ты принимаешь сердечные препараты?
Сервасу очень хотелось ответить грубостью, но он подумал о Гюставе. Неужели все происходящее – реальность и он обсуждает с Гиртманом свои лекарства?
– Не сердечные. Мне не делали ни шунтирования, ни пересадки, так что антикоагулянты не нужны, как и средства против отторжения. Я отменил болеутоляющие и противовоспалительные. Вряд ли печень пострадала, тебя ведь именно это волнует? Где она? Что – ты – сделал – с Марианной?
Они вернулись в больницу через служебный вход. Рядом не было ни души.
– Где она? – повторил Сервас, схватил швейцарца за воротник и прижал к стене.
Тот не сопротивлялся.
– Марианна… – сквозь зубы процедил Мартен, не в силах справиться с гневом.
– Ты хочешь спасти сына или нет? Отпусти меня. Не беспокойся, в свое время узнаешь.
Сыщик надавил сильнее, умирая от желания ударить гадину.
– Твой сын умрет, если мы ничего не сделаем. Ждать дольше нельзя. И вот еще что: если вдруг решишь, что Гюстава смогут прооперировать и здесь, подумай о Марго. Две ночи назад я видел ее в халате: опрокинул кофе на придурка-телохранителя, она открыла дверь и вышла к нам. Твоя дочь очень хороша!
Сервас не сдержался – ударил, сломал Гиртману нос и оттолкнул от себя. Тот взревел, как раненый зверь, и наклонился вперед, чтобы не залить одежду кровью.
– Скажи спасибо, что я не могу тебя тронуть, Мартен, но ты не сумеешь защитить от меня дочь, так что лучше не лезь на рожон! Кстати, тебе не кажется, что Марго в последнее время выглядит усталой? Заметил, какие у нее круги под глазами?
– Ах ты, падаль!
Сервас готов был снова накинуться на швейцарца, но в этот момент – ирония судьбы! – его взгляд упал на табличку на стене рядом с раздвижной дверью:
Любое оскорбление персонала больницы при исполнении служебных обязанностей действием и/или словом будет преследоваться по закону. Статьи 222–7 и 433–33 Уголовного кодекса.
