– Роды – это самая естественная, самая человеческая вещь во всем мире, – говорит она. – Нет более великого выражения человечности.
Она умеет объяснять так, чтобы я ее поняла, но как ей это удается, я не понимаю.
– Рождение и смерть идут рука об руку, – говорит она мне. – Мы начинаем свой путь и заканчиваем его в одно и то же время.
Наступает 1998 год, и я наконец получаю диплом медсестры. Я решила не останавливаться на психиатрии – присущая ей печаль показалась мне слишком гнетущей, и я сменила специальность на педиатрию. Мне нравится, что, хотя дети очень сильно и очень быстро заболевают, выздоравливают они в большинстве случаев еще быстрее. Я переезжаю в квартиру на юго-востоке Лондона вместе с тремя подругами, все они – студентки-акушерки. Предаваясь воспоминаниям, я рассказываю им о собственном опыте акушерства, который я успела приобрести: «Скарлетт вела себя так храбро. И она такая молодая. Это были обычные роды. Но это было нечто необычайное!» Мои подруги переглядываются между собой: в их глазах читаются улыбки. Они уже прошли половину из сорока родов, требуемых для получения квалификации акушерки. Они покупают карты Таро («раньше все повитухи были ведьмами») и по вечерам предсказывают мне мое будущее, пока в комнате темно, а свечи бросают тени на постеры Роби Уильямса, приклеенные к покрытой шпаклевкой стене нашей гостиной, и на полку, заваленную пробками, на которых шариковой ручкой написано, по какому случаю была открыта бутылка: «Вечер вторника, отвратный день», «Пятница, вечер перед клубом», «ДР Ника – вечеринка желе с водкой».
– Ты встретишь привлекательного смуглого незнакомца, – предрекают мне подруги. – И будешь путешествовать по миру. Ты доживешь до ста лет. – А как-то вечером, после того, как я слишком сильно шумела предыдущей ночью, а одной из моих соседок по квартире надо было рано вставать на дежурство, я слышу другое предсказание: «Я вижу трагические события. Ты столкнешься с неопределенностью, из твоей спины торчат ножи».
Они до ужаса боятся дежурить в полнолуние. Нет научных доказательств того, что в полнолуние рождается больше детей, но я жила с тремя акушерками: наука, вероятно, ошибается. Утром после дежурства в ночь полнолуния они всегда опаздывают, нервничают и выглядят более уставшими, чем обычно. Всю ночь на ногах! Полное отделение, да еще и очередь на прием. Неудивительно, что мы все стараемся сделать так, чтобы нам выпало дежурить в выходные на растущую луну.
Они готовы рассказать еще целый миллиард историй, но благосклонно слушают меня, когда я пытаюсь описать им чувства, которые испытывала на первом году обучения, наблюдая за этим чудом, которое для них уже стало хлебом насущным. «Сложно словами описать вашу профессию. То есть вы находитесь у самых первоистоков нашего бытия – сути всей нашей жизни». Я тоже слушаю их, когда у них выдается плохой день, и клянусь никогда не ныть о том, как тяжко мне работается в комнате для персонала.
– Ребенок давным-давно умер. Она сказала, что он перестал шевелиться за несколько дней до родов, но она боялась кому-нибудь сказать. Десять часов рожала. Мы попытались ускорить процесс, но она наотрез отказывалась от лекарств. Сказала, что хочет сама родить своего сына. Тужилась больше часа.
– Плечико застряло – дистоция плечиков. Прием Мак-Робертса не сработал. Врачу пришлось сломать ребенку ключицу еще в утробе. Он вылетел на другой конец комнаты, как футбольный мяч.
– Ребенок родился с энцефалоцеле – это черепно-мозговая грыжа, когда мозг в буквальном смысле находится снаружи. Мать взяла его на руки, а отец вышел. Не мог смотреть на ребенка. Честно говоря, мне и самой было тяжело на него смотреть.
Чтобы со всем этим справляться, мы постоянно устраиваем вечеринки. Мы живем в просторном викторианском доме, расположенном не в самой безопасной части города. Дом разделен на квартиры: наверху живет еще одна группа студенток-акушерок, а мы – посередине. Нижняя квартира пустует, и нас это беспокоит: кто станет мириться с нашим шумом? К нам регулярно наведываются друзья с огромными колонками и диджейскими пультами, которые всю ночь сотрясают стены старого здания. Когда мы видим двух молодых привлекательных мужчин, идущих по улице по направлению к нашему дому вместе с агентом по недвижимости, на нас все еще надеты вечерние наряды, а в руках – коктейли. Уже полдень (мы отработали пять ночных смен). Моя подруга-акушерка высовывается из окна.
– Привет! Вы пришли посмотреть квартиру внизу?
Еще не дойдя до калитки, один из мужчин поворачивается к агенту:
– Мы ее берем.
Как и у всех медсестер, акушерок и докторов, у нас необычный режим. Иногда вторники превращаются в субботы, и мы с таким же успехом можем устроить мегавечеринку утром в понедельник, как большинство людей делает в субботу вечером. Когда у нас выдается несколько выходных подряд, мы пьем дешевое вино и самодельный виски. Мы вылезаем через окно в туалете, сидим на крыше заброшенного здания и курим. А как-то раз баловались остатками веселящего газа, сохранившимися после чьих-то домашних родов. Несмотря на то что веселящий газ нередко применяется в Великобритании, в США его прописывают куда реже. Джудит Рукс, квалифицированная сестра-акушерка из США, подчеркивает, что «никто особо не зарабатывает, если во время родов используется веселящий газ».
Этот препарат остается безопасным и полезным обезболивающим для рожениц в больницах Национальной службы здравоохранения Великобритании, но он также используется в качестве окислителя в ракетном топливе. Мы – не первые, кто догадался использовать его в развлекательных целях: высшие слои британского общества стали устраивать вечеринки с веселящим газом еще в 1799 году. Вскоре мы начинаем визжать от хохота, любуясь лондонским закатом и исполосованным красными разводами небом.
Но пора вечеринок длится не долго. В конечном счете мои подруги, с их колдовством и картами Таро, оказываются правы насчет трагических событий. Наша жизнь кардинально меняется за каких-то полгода. У одной рак отнимает мать, у другой во время внезапного наводнения в Аризоне умирает подруга, а один из моих лучших друзей, Кэллам, с которым мы вместе выросли, кончает жизнь самоубийством.
Когда накануне Нового года вешается Кэллам, весь мой мир окрашивается в красный цвет. Я размышляю о депрессии. О суициде. О свободе. О Дереке. Я снова навещаю маленькую классную комнату, где мы с Кэлламом сидели отдельно от остальных одноклассников, ибо нас считали самыми способными и мотивировали на самостоятельное обучение. Мы игнорировали учебники и вместо этого разговаривали о Камю. Я вспоминаю российские сигареты с золочеными фильтрами, которые мы курили, свято веря, что благодаря им мы кажемся истинными интеллектуалами. Я вспоминаю прическу моего друга и волосы Скарлетт – он был таким же рыжим, и его кожа была такой же тонкой, так же легко рвалась. Но я никак не могу все это осмыслить.
В другой жизни – и это одна из многочисленных карьерных амбиций, которые были у меня в школьные годы, – я была бы специалистом по УЗИ. Но, будучи медсестрой, я не изучаю УЗИ сердца. Я наблюдаю за изображениями, мелькающими на компьютерных экранах, с точки зрения писателя. Сенсорный опыт – звук бьющихся сердец, насыщенные оттенки синего и красного, венозной и артериальной крови. Узоры, которые есть в каждом из нас, – это самый прекрасный пейзаж, который только можно себе представить. Непрерывный ток крови – внутри каждого из нас происходит танец. Я ношу в себе гулко шипящие звуки бьющегося сердца, как некоторые носят в себе звуки барабанов из своей любимой песни. Чем меньше ребенок, тем быстрее и громче этот гулкий стук. Маленькие дети несутся галопом, торопясь жить. Снимок детского сердечка напоминает мне о том, что стремление выжить – это инстинкт, и в момент рождения он, возможно, бывает сильнее, чем когда-либо, – эта воля новорожденного, воля вида, борьба за выживание. Мы бежим навстречу жизни.
