У лондонских студенток-медсестер двойные фамилии и длинные растрепанные волосы. На моем курсе учится только один парень, он же – единственный студент с небелым цветом кожи. Мужчины-медбратья существовали всегда. В Александрии в III веке медбратьев называли «парабаланами», что означает «люди, которые рискуют своей жизнью, ухаживая за больными», поскольку они находились рядом с заразными больными (женщинам-медсестрам подобных титулов не присваивали). Во время разгула чумы в Европе за больными в основном ухаживали мужчины-медбратья. В Америке до начала XX века были довольно широко распространены школы для подготовки медбратьев, однако к 1930 году мужчины составляли уже лишь 1 % младших медицинских работников. В то время как для женщин, работающих в сфере медицины, организуются различные кампании по продвижению и расширению карьерных возможностей, для медбратьев подобных кампаний не проводится.
В некоторых франкоязычных африканских странах, например в Республике Чад, Камеруне, Гвинее, Сенегале и Руанде, медбратьев больше, чем медсестер. А в европейских странах, таких как Испания, Италия и Португалия, 20 % младших медицинских работников – мужчины. Однако в 2016 году мужчины составляли лишь 11,4 % от всего числа младших медицинских работников в Великобритании. О возможных причинах этого написано немало, как и о том, что эмпатия и забота – это, вероятно, отнюдь не исключительно женские черты. Однако можно смело утверждать, что дело не в отсеивании мужчин или дискриминации в их отношении, а в том, что сестринское дело воспринимается как одна из самых непрестижных (женских) профессий, а следовательно, вместо того, чтобы преодолевать гендерное разделение, люди отказываются воспринимать акт ухода и заботы как нечто ценное. Женщин-врачей гостеприимно принимают в клуб, но мы, медсестры, не продвигаем наш собственный клуб среди медбратьев – не потому, что медбратьям в нем не рады, а из-за неких более глубинных и гораздо более беспокоящих причин. На своем собственном опыте я убедилась, что мужчин-медбратьев, с которыми мне доводилось работать, быстро переводят на более высокие управленческие должности. А исследования свидетельствуют о том, что, хотя среди младших медицинских работников гораздо больше женщин, мужчинам, которых сравнительно меньше, платят больше.
Студент-медбрат Измаил живет с женой и тремя детьми и постоянно о них говорит. Из него, я полагаю, получится превосходный детский медбрат. Остальные студенты с моего курса – это начитанные девушки в возрасте двадцати с небольшим лет из привилегированных семей среднего класса. Несмотря на то что отсюда до Бедфорда совсем не далеко, там я видела абсолютно иную картину: меня окружали представители самых разных рас и возрастов, почти все они – из рабочих семей. И вот теперь мне впервые удается взглянуть на разницу в подходе к сестринскому делу внутри небольшого района Лондона на примере двух разных больниц.
Каждая больница – это страна, уникальная и независимая, со своей собственной инфраструктурой и философией, отличной от всех прочих. К этому моменту я устраиваюсь в больницу, где работают слегка надменные и по большей части старомодные медсестры. Они любят командовать. Я, однако, полна надежд относительно предстоящей работы в этом месте. Это международная обитель самой передовой педиатрии. Если вы хотите научиться ухаживать за детьми, вам определенно сюда. В 1918 году принцесса Мария проходила обучение в этой детской больнице на Грейт-Ормонд-стрит. А в 1936 году сестринские курсы в Лондоне также закончила принцесса Тсехай, дочь императора Эфиопии Хайле Селассие. Она вместе с другими студентками, как и требовалось, работала по 56 часов в неделю, зарабатывая 20 фунтов в год. Она научилась помогать другим, но трагически скончалась в возрасте двадцати двух лет после выкидыша, так и не успев применить все полученные знания на практике.
Я представляю себе принцессу Тсехай (ее описывают как исполненную достоинства и изящества девушку) и расправляю плечи, давая себе клятву не только вынести как можно больше из второй половины моего обучения, но и как можно активнее пользоваться теми возможностями, доступ к которым мне предоставляет жизнь в центре Лондона: культурные мероприятия, хорошие рестораны, театр, опера, балет и искусство. Но достоинство и стиль – это не мое. Вместо этого мы, студентки второго курса, глотаем неоново-голубые коктейли и горящую самбуку в местной забегаловке и сплетничаем о наших любовниках. Мы слишком много пьем. Когда отец приезжает меня навестить и привозит с собой соседа, чтобы помочь мне перевезти в квартиру оставшиеся вещи, меня тошнит прямо на его ботинки, пока я сижу на пассажирском сиденье взятого напрокат грузовичка. «Чертовы студенты!» – восклицает он, игнорируя мой сестринский плащ, чепчик и ремень с пряжкой, как и мои заверения, что я съела что-то не то.
Меня посылают на самую первую стажировку в отделение педиатрии больницы на Хакни-роуд – мы называем это место «смертельной милей» (это было еще до появления хипстерских баров и восстановления городской среды). Это районная больница в Восточном Лондоне, и, хотя она работает под началом специализированной детской больницы, где предоставляется третичная медицинская помощь и где проходит большая часть моего обучения, она находится за тридевять земель от основного филиала. Я тщательно отглаживаю свою униформу, до блеска полирую пряжку на ремне, прикрепляю карманные часы к воротничку, кладу в карман целый набор ручек, надеваю новые туфли – они блестят и поскрипывают. Я готова.
Уже через две недели у меня чесотка, кожная сыпь и вши. Меня укусил ребенок, и мне пришлось делать повторную прививку от гепатита, а еще мне промывали глаз, после того как ребенок, которому я меняла подгузник, запачкал мне лицо во время приступа взрывной диареи. Я надеялась на передовую педиатрию. Вместо этого я провожу большую часть своего времени, ухаживая за детьми, у которых запор, которым из-за плохого питания необходимо очистить кишечник; у которых рахит из-за недостатка витамина D; которым пришлось удалить все зубы после того, как они в течение двух лет пили кока-колу из бутылочки; у которых серьезное истощение (отсутствие прибавки в весе) и которым назначена диета с пониженным содержанием жиров; у которых корь из-за того, что им не сделали соответствующую прививку, и которые теперь испытывают серьезные осложнения из-за этого заболевания. Я узнаю, что аббревиатура РЗВ означает просто-напросто «ребенок забавного вида». Мне кажется, будто я попала в роман Диккенса. К слову сказать, Диккенс сыграл ключевую роль в спасении одной из лондонских больниц от банкротства, выступив с речью на одном праздничном ужине, где он устроил публичное чтение своей повести «Рождественская песнь».
– Простите, – говорю я во время передачи дежурства. – Что вы имеете в виду? Я не уверена, что поняла диагноз. – Мы столпились в комнате для персонала и под диктовку неистово строчим на обрывках бумаги озвучиваемую информацию. Стены увешаны плакатами с устаревшими данными. Все в комнате выглядит устало: кресла сломались и просели, стоящий в углу соседней комнаты отдыха цветок в горшке давно засох. Мусорная корзина у стены переполнена пакетиками из-под чипсов и пустыми пластиковыми стаканчиками из-под кофе. Везде пахнет потными носками и вкусовыми добавками с ароматом говядины.
Дежурная старшая медсестра смотрит на меня прищурившись. Это энергичная худощавая ирландка, которая славится тем, что ходит по больнице посреди ночи и прикладывает ладони к телевизорам. Не дай бог телевизор в комнате какой-нибудь медсестры окажется теплым. Мне лишь раз выпадает увидеть, как она это делает, и это похоже на некий обряд – вытянув руки перед собой, растопырив пальцы, она кладет руки на экран и склоняется на колени перед телевизором, словно в молитве.
