– Увидимся позже, – говорю я Деборе. Потом, поворачиваясь к Джозефу: – И с вами тоже, молодой человек. – Тот момент, когда мои глаза останавливаются на его лице, кажется мне очень долгим. У него такое необычное лицо – заостренное, очерченное и при этом сплющенное, что на него сложно не смотреть, не таращиться. Я представить себе не могу, каково должно быть ему и его матери, ведь им все время напоминают об этом отличии. Он широко мне улыбается, и его лицо сразу же становится красивым.
Я иду за Анной по коридору. Я буду везде ее сопровождать, перенимая ее опыт, и вместе с ней ухаживать за Джозефом после операции. Когда молодая медсестра получает должную квалификацию и ее направляют в новое отделение, она должна повсюду следовать за опытными медсестрами, иногда в течение нескольких дней, а иногда – нескольких месяцев, для того чтобы освоить азы, а опытная сестра-куратор при этом должна убедиться, что новенькую можно без опаски отпускать к пациентам одну.
– Надо будет раздобыть трубку на случай экстренной трахеостомии, но там рядом с койкой есть орофарингеальные воздуховоды.
Я смотрю на три трубки, лежащие около койки. Их сильно уменьшили, чтобы они подошли Джозефу.
– Если он перестанет дышать, не дави на маску слишком сильно, иначе у него разорвет лицо. Сначала вставь воздуховод Гведела.
Я киваю, чувствуя, как у меня округляются глаза, а к горлу подступает тошнота. Я тяжело сглатываю и стараюсь глубоко дышать. Ее голос остается абсолютно ровным, когда она произносит «иначе у него разорвет лицо». Она не делает ни паузы, ни вдоха, она не кладет мне руку на плечо. Просто констатирует факт.
Анна смеется.
– Все будет нормально, – говорит она. – Я рядом.
Она работает в педиатрическом нейрохирургическом отделении уже много лет. Она сестра старой закалки, безупречная и степенная, на ней тщательно отглаженное платье, в руках – карманные часы, на которые она то и дело поглядывает. Она пишет докторскую о каком-то малоизученном нейрохирургическом заболевании, и ее кабинет до предела забит всякими научными статьями, которые она советует читать другим медсестрам, когда в отделении не слишком много пациентов, вместо журналов, которые стопками свалены под столом. Сегодня у нее должен был быть выходной, но одна из назначенных на дежурство медсестер-студенток пошла на похороны друга семьи. «Не уверена, полагается ли мне отгул по семейным обстоятельствам и имею ли я право рассчитывать на сочувствие, ведь это, по сути, не родственник», – сказала она, на что Анна ответила: «Тот день, когда медсестры перестанут проявлять сочувствие друг к другу, ознаменует собой конец всего сущего. Ничего страшного. Можешь не торопиться. Я тебя подменю».
Я, словно растерянный щенок, хожу за Анной по пятам и пытаюсь все запомнить. Она делает все, что только можно себе представить: вот она чистит грязный унитаз, чтобы не ждать уборщицу («на случай, если родители захотят им воспользоваться»), а вот уже спорит с нейрохирургами о планах лечения, держа снимки в вытянутой руке и показывая на странные витиеватые узоры, которые абсолютно ничего мне не говорят, и объясняя, что хотя декомпрессивная операция с расширением большого затылочного отверстия и необходима при появлении у ребенка дальнейших проблем с дыханием, но ее нельзя назначать лишь на основе одного подозрительно выглядящего снимка. Позднее она объясняет мне: «Мы лечим всего пациента в целом и его семью, а не просто ориентируемся на один снимок. Мы не делаем ненужных операций ради того, чтобы увеличить доходы. – Она вздыхает: – По крайней мере, пока. У нас пока еще есть Национальная служба здравоохранения».
Все младшие врачи стараются находиться рядом с Анной и слушать ее – прямо как я, перенимая ее подход ко всему, ее знания, которые эхом разносятся по коридорам. Но Анну больше интересуют медсестры. В нашем отделении текучки почти нет – медсестры задерживаются здесь на годы, а некоторые и вовсе на всю жизнь.
– Проверь койку, а потом перепроверь еще раз. Я буду здесь, но мне нужно убедиться, что ты с этим справишься. – Она говорит, шагая впереди меня и не оборачиваясь. Она знает, что я иду следом.
Я стараюсь не отставать, подстраиваться под ее шаги, держать спину так же ровно, так же поворачивать голову то туда, то сюда, заглядывая в каждую палату, оценивая, насколько там чисто, насколько безопасно, улавливая мельчайшие детали, которые сообщают ей о том, что в отделении чистота и порядок: тихое жужжание холодильников с лекарствами, поскрипывание ее подошв на до блеска натертом полу, тихие голоса родителей и их детей в каждой палате.
Напротив кухни находится комната для купания с ванной для детей и лебедкой, чтобы поднимать и сажать в ванну ребят, которые не могут стоять самостоятельно. Хотя обычно мы поднимаем их сами, о чем я впоследствии пожалею. За углом расположен сестринский пост – огороженное письменными столами прямоугольное пространство, а за ним – негатоскоп (доска для рентгеновских снимков), тележка с записями о состоянии здоровья пациентов и стеллажи с толстыми справочниками и пластиковыми папками. На столе стоит один-единственный компьютер и два телефона, а еще – маленькая белая квадратная сигнализация, которая начинает мигать оранжевым цветом, если родственники кого-нибудь из пациентов нажимают на кнопку вызова, и красным, если они нажимают на кнопку экстренной помощи. Еще есть место, где мы раскладываем еду для перекусов в ночные смены: миски со сладостями, которые нам оставляют семьи пациентов, чипсы, поднос с курицей, которая, по словам работающей по контракту медсестры из Чехии, приготовлена по рецепту ее бабушки.
Напротив сестринского поста находится палата интенсивного послеоперационного ухода, а за ней – длинное узкое отделение с отдельными комнатами, в каждой из которых есть ванная и дополнительная выдвигающаяся кровать, на которой может ночевать родитель больного ребенка. С другой стороны от сестринского поста расположена заполненная оборудованием процедурная, где врачи ставят детям капельницы (проводят катетеризацию), а медсестры снимают повязки с детских голов, вытаскивают из их черепов скобки и снимают швы, пока игровой терапевт Мейлин стоит перед ними на коленях и выдувает мыльные пузыри. По соседству находится комната для медперсонала и врачебный кабинет, где проводятся общие собрания, посвященные разным вопросам: здесь сотрудники принимают решения насчет режимов лечения и обсуждают процент заболеваемости и смертности, а иногда, когда у кого-нибудь из них рождается ребенок или кого-то переводят в другое отделение или другую больницу, пьют чай с тортиками.
По соседству находится длинное узкое помещение для хранения лекарств. В каждом ящике высотой почти в человеческий рост лежат упаковки различных медикаментов: их запас ежедневно проверяет фармацевт, который заходит в каждое отделение, держа в руках планшет с перечнем лекарств. В дальнем конце комнаты, рядом с раковиной, которую мы используем, чтобы набирать в шприцы препараты для внутривенного или, иногда, интратекального введения (такие препараты вводятся напрямую в спинномозговую жидкость, в результате чего лекарству не нужно преодолевать гематоэнцефалический барьер), стоит стопка прозрачных пластиковых подносов.
