Когда наступает время вести Тиа вниз, чтобы ей надели маску, она начинает так громко визжать, что ее крик отдается у меня в костях. Тиа – физически сильная девочка. Ее иммунная система еще не успела пострадать от лечения, которое ей так отчаянно необходимо. Сложно представить ее в том состоянии, в котором она находилась после последнего курса лечения: ослабленная, не способная ни двигаться, ни разговаривать, рот весь в язвах от инфекций, с которыми не могла справиться ее подорванная иммунная система. В голове не укладывается, что именно в этом снова заключается наша цель. Я не хочу думать о том, что ее рак может вернуться и как это отразится на ее шансах выжить. Пока что ее организм борется. А мой эмоциональный иммунитет становится все крепче. Я слышу ее крик так, будто он доносится издалека. Мне надо делать свою работу, и плач тут не поможет. Тиа выгибается и застывает в таком положении, не давая взять себя на руки. Нам приходится отложить процедуру и позволить матери взять дочь на руки и покачать ее, пока та не прекратит кричать.
Мне предстоит покинуть «палату тыковок» после повышения: теперь я буду работать помощником заведующего в районном центре оказания помощи детям, страдающим тяжелыми формами инвалидности. Меня поздравляют медсестры. Меня поздравляют врачи. Меня поздравляют дети и их родственники. В мой последний рабочий день мы пьем чай с тортом в большом врачебном кабинете, где по стенам вместо картин развешаны различные снимки опухолей головного мозга. Я стараюсь не смотреть в ту сторону, где висит снимок Тиа, но мой взгляд то и дело падает именно туда – невероятно огромный белый паук в самом центре изображения. Коллеги пытаются меня отвлечь. Они болтают, дарят мне открытки и дружеские объятия. Но что-то тут не так. Слишком уж старательно они улыбаются. Некоторые из моих коллег то и дело отлучаются в палаты, где лежат дети, за которыми я ухаживаю. Анна уходит рано. Прежде чем уйти, она крепко и быстро меня обнимает. Ее лицо не выражает эмоций, но мне хочется вцепиться в нее и никогда не отпускать.
– Спасибо, что были моим куратором, – это все, что мне удается из себя выдавить. Я хочу сказать ей больше, гораздо больше всего. О том, что я надеюсь однажды стать такой, как она. О том, что она научила меня доброте, командной работе и профессионализму и тому, как быть мягкой и жесткой одновременно. О том, что я всегда буду ей благодарна. Анна научила меня быть медсестрой. Я провела три года на студенческой скамье, но мое настоящее обучение началось в первый день, когда я вышла на работу в качестве квалифицированной медсестры. И все же я не нахожу слов, чтобы описать, чему я научилась у Анны. А между тем она уже торопливо убегает.
– Пойдем, Кристи, – говорит она. – Твоя смена еще не закончилась. Ты все еще в моей основной бригаде, а пациенту на шестой койке нужна твоя помощь.
Мои коллеги кричат из ванной, что им нужна помощь. Я бегу к ним, представляя себе, что у кого-то из детей случился припадок или остановка сердца, но, когда я прибегаю, все смеются. Они бросают меня в ванну, наполненную грибным супом. Какая мерзость. От одного запаха меня тошнит и возникают рвотные позывы, а кожа тут же начинает впитывать липкую жидкость. Я пытаюсь вылезти, но снова падаю. Откуда мои коллеги взяли столько супа, чтобы наполнить целую ванну, я так никогда и не узнаю. Он у меня в носу, в волосах, во рту – холодный грибной суп. На несколько секунд – тишина, шок, холодная липкая жидкость. Потом громкий хохот.
У входа в ванную комнату собралась целая толпа, люди заглядывают в дверной проем. Я никогда не слышала более прекрасного звука, чем смех детей, собравшихся у дверей – кто в инвалидных креслах, кто с капельницами, выглядывающих из-за спин друг друга, стараясь получше меня разглядеть. Тиа стоит в первом ряду. Она показывает прямо на меня и хохочет, держась за животик, а ее смех эхом отражается от стен ванной. Она все смеется, смеется, смеется. Ложится и начинает кататься по полу от смеха. Из-за этого начинают смеяться все остальные.
Из врачебного кабинета выходят врачи и встают позади детей. С кухни приходит Бола. Медсестры выходят из соседней палаты. Они мельком бросают взгляд на меня, перемазанную супом, но все внимание приковано к Тиа. Я осознаю, что тоже смеюсь. Смеюсь настоящим смехом, идущим из живота, – пожалуй, впервые с того момента, как Кэллам покончил с собой. Отношения медсестры и пациента – это двусторонний процесс, и смех Тиа настолько заразителен, что он пробивает мою искусственно возведенную стену эмоциональной неуязвимости. От ее смеха мне делается лучше. Мы обе умеем плакать, мы обе умеем смеяться. Ее мама стоит над ней, улыбается мне, чуть приоткрывая и сжимая ладонь, словно стараясь поймать этот звук и навсегда оставить его у себя. Я делаю то же самое.
– Запомни, запомни, запомни, – твержу я себе. Сестринское дело требует неуязвимости к страданиям, но уход за детьми также требует умения вести себя несерьезно. Не сопротивляться, когда тебя швыряют в ванну с супом. Заставлять ребенка смеяться. Быть медсестрой – значит понимать, что, когда у ребенка в мозге большое белое облако опухоли, его матери нужно что-то значимое, за что можно ухватиться.
5
Борьба за существование
Покажите мне ребенка, которому не исполнилось семи лет, и я покажу вам, какой из него вырастет человек.
Приписывается Аристотелю
Лучшее в профессии детской медсестры – это возможность возиться с малышами. Мне очень нравится работать в отделении специального ухода. Отделение реанимации и интенсивной терапии новорожденных (ОРИТН), которое также включает в себя отделение специального ухода за новорожденными (ОСУН), – это часть больницы, куда кладут недоношенных младенцев и новорожденных. Большинство малышей, которые здесь лежат, – это крохотные создания, которые попросту слишком рано родились. Некоторые из них проводят здесь многие месяцы с разными осложнениями из-за недоношенности. Однажды я ухаживала за ребенком, который больше года лежал в отделении специального ухода и все еще был размером с новорожденного младенца.
Во всем ОРИТН установлены двери с кодовыми замками: женщины предпринимают попытки украсть детей из больницы. На стене в комнате отдыха висит размытая фотография женщины, а рядом – обращение от службы безопасности: «Если вы видели эту женщину, незамедлительно сообщите об этом охране. Она представляет опасность и предпринимала попытки пробраться в отделение под видом медсестры». Я часто подолгу рассматриваю эту фотографию, когда пью свой утренний кофе, и гадаю, что же с ней произошло и что довело ее до такого отчаяния.
Я ввожу код, толкаю дверь, и она поддается с натужным щелчком. Меня тут же обдает резким кислым запахом грудного молока и волной невыносимой жары. В отделении весь год поддерживается высокая температура. Я радуюсь, что на мне свободная хлопчатобумажная рубашка и штаны (а не плотное сестринское платье, которое я носила в других отделениях) и сабо, в которых ноги могут дышать. Я прохожу мимо холодильников, в которых по большей части лежат лекарства, мимо прозрачного шкафчика с выдвижными ящиками, забитыми расходными материалами: бинтами, иглами, пластырями, картонными подносами, эндотрахеальными трубками, дренажными катетерами, повязками, миниатюрными шерстяными шапочками (их в основном по собственной инициативе вяжут для нас женщины-пенсионерки, многие из которых в прошлом работали медсестрами в организациях с громкими названиями, вроде Лиги медсестер). Здесь же висят доски объявлений с информацией о последних исследованиях и расписанием дежурств врачей, а значительная часть стены занята открытками с благодарностями:
