Я стою до тех пор, пока не перестаю чувствовать пальцы на ногах. За это время сменяются три команды хирургов, включая операционную медсестру. Проходит много бесконечно длинных часов. Несмотря на то что я еще никогда не чувствовала такой усталости, мое сознание остается ясным. Мои глаза широко открыты.
Со дня операции прошло всего несколько недель, а Аарон уже выглядит как совершенно другой ребенок. Его кожа стала ярче, кислородные трубки исчезли, а мокрый отрывистый кашель полностью прекратился. Его спальня завалена книгами, играми и карточками.
– Обожаю клубничное мороженое, – говорит он. – Раньше я никогда его не любил, а теперь готов есть хоть целый день. На завтрак, обед и ужин. И в качестве перекуса. – Аарон одаривает меня многозначительным взглядом. Он убежден, что каким-то образом перенял черты характера и эмоции своего донора. Для лечения кистозного фиброза Аарону были нужны новые легкие, хотя он гораздо чаще думает о своем новом сердце.
Не он один верит, что сердце – это нечто большее, чем мышечная ткань, клетки и клапаны. Профессор Брюс Худ, специалист по когнитивной нейробиологии из Бристольского университета, изучал данные о потенциальном доноре и то, важна ли эта информация для получателя органов. Он обнаружил, что подавляющее большинство людей негативно реагируют на возможность получить сердце убийцы. Когда я впервые об этом прочла, я задалась вопросом: а согласилась бы я сама принять сердце убийцы? И если бы мои чувства по поводу того, что мне пересадили сердце такого человека, в дальнейшем каким-то образом повлияли на мою личность, имел бы значение источник произошедших со мной изменений?
Медики почти ко всему относятся скептически, в том числе и к идее о том, что в сердце хранится память человека. Что касается имеющихся данных, они свидетельствуют о следующем: сердце – это лишь горстка нервов, мышц и химических веществ. Результаты исследования с участием 47 пациентов, так же, как Аарон, перенесших пересадку сердца, показали, что, хотя около 15 % испытуемых почувствовали, что после операции их личностные качества изменились, даже этот факт объясняется тем, что они пережили сильные страдания и угрожающие их жизни события. Что касается домыслов о том, будто в сердце хранятся человеческие эмоции или что оно с ними как-то связано, – по большей части эти идеи основаны на рассказах о единичных случаях из жизни.
Однако литература, живопись и философия вот уже более четырех тысяч лет пытаются выявить более глубокий смысл, заложенный в человеческом сердце, – с тех самых пор, как египтяне провозгласили, что сердце символизирует правду. По их представлениям, человек после смерти представал перед судом в загробном мире, где его сердце взвешивали, положив на другую чашу весов олицетворяющее правду перо. Если сердце перевешивало, его съедал демон, а душа умершего была обречена вечно метаться, ища упокоения. Интересно, что должно произойти с нашими душами в современном мире, где правда ушла в прошлое. Нам нечего класть на другую чашу весов.
Нельзя назвать поиск смысла непосредственной задачей медсестер, и все же это неотъемлемая часть их ежедневной работы. Медсестры, без сомнения, используют язык сердца. Они видят, когда у пациента «разбито сердце», и, говоря о нем, используют эту формулировку. Многие медсестры видели таких людей. И лучшие из них руководствуются тем, что им подсказывает сердце, а вовсе не разум.
Аарон уговаривает меня помочь ему написать письмо матери того мальчика, который умер и отдал ему свое сердце. Письмо не должно попасть к ней напрямую: сначала трансплантационный координатор выяснит, хочет ли мать погибшего ребенка прочитать его, а потом, в случае если она согласится, обеспечит анонимную передачу письма в подходящий для этого момент. С того времени, когда я помогала Аарону писать это письмо, прошло целых двадцать лет, но я до сих пор помню написанные им строки, которые тогда рассмешили меня: «Ваш сын любил клубничное мороженое?» – и заставили меня плакать: «Несправедливо, что ваш сын умер, чтобы я выжил. Я клянусь вам, что никогда его не забуду».
Я думаю о том взгляде, которым на моих глазах обменялись операционная медсестра и трансплантационный координатор. О том, что иногда быть медсестрой – значит намывать руки, подавать хирургу инструменты и пересчитывать ватные тампоны. Иногда это значит завязывать лямки на халате хирурга, а в другие дни – протягивать ему инструмент, который он еще не успел попросить. Ну а временами быть медсестрой – значит видеть грусть и утрату и помогать мальчику-подростку писать непростое письмо.
В конце моей смены мама Аарона говорит мне, что ему всегда нравилось клубничное мороженое, но они старались избегать молочных продуктов, потому что из-за них у мальчика усиливалась выработка слизи.
Улыбка появляется на лице его матери в тысячный раз.
– Теперь Аарон может есть столько клубничного мороженого, сколько захочет.
7
«Жить так поразительно…»
[19]Там, где есть любовь, нет темноты.
Бурундийская пословица
В Кодексе профессионального поведения медицинских сестер и акушерок Великобритании (The Nursing & Midwifery Code of Professional Conduct) перечислен свод правил, по которым должны жить медсестры. Я отношусь к этому документу со всей серьезностью. Но, разумеется, я не раз ловлю себя на том, что осознанно или по незнанию нарушаю эти предписания, а конфиденциальность для меня, для человека, столь склонного говорить много лишнего, всегда была самым сложным аспектом кодекса. Но, будучи медсестрой, я руководствуюсь сводом правил и нахожу утешение в том, что стараюсь следовать стандартам профессионализма, установленным Советом медицинских сестер и акушерок:
5.1. Уважать право человека на неприкосновенность частной жизни во всем, что связано с медицинским уходом.
Медсестры и акушерки обязаны гарантировать конфиденциальность всем тем людям, которым они оказывают медицинскую помощь. В том числе медсестра должна убедиться, что пациент должным образом проинформирован об аспектах ухода и что данные о пациенте передаются надлежащим образом.
Я всегда проявляю осторожность в том, что касается передачи информации о пациентах, но однажды меня, к тому времени уже квалифицированную медсестру, направляют на работу в другую больницу. В то время я продолжаю обучение, чтобы повысить квалификацию до специализированной медсестры. Пациенту, за которым мне поручено ухаживать, только что сделали операцию на печени, и я вскоре узнаю, что пациенты, перенесшие подобные операции, теряют столько крови, что и вообразить себе трудно. Это шокирует, мне не по себе, но остальные медсестры абсолютно спокойны. «Даже слишком спокойны», – думаю я про себя во время ночной смены, пока одна из них пролистывает каталог мебельного магазина, а другая заказывает доставку еды. Я стараюсь соблюдать нормы морали, сижу с пациентом весь вечер и отказываюсь от еды, которую мне предлагают. Что это за место такое?
