Каждое слово суфия – правда, подумал Джахангир. Желание повиниться стало для него невыносимым, и он был рад, что наконец-то сделал это, – но при этом обманывал себя, надеясь, что этот святой человек посмотрит на его действия сквозь пальцы.
– Я постараюсь заслужить прощение Всевышнего. Я утрою свои подношения нищим, – пообещал правитель. – Я велю построить новые мечети в Агре, Дели и Лахоре. Я…
– Повелитель, этого недостаточно. – Суфий остановил его, подняв руку. – Ты сказал, что распорядился, дабы женщину привезли в твой гарем. Ты уже спал с ней?
– Нет. Она не просто наложница. Я уже говорил, что хочу жениться на ней. В настоящее время она служит при дворе одной из моих мачех и ничего обо всем этом не знает. Но я собираюсь скоро послать за ней… чтобы рассказать о своих чувствах…
– Нет. Часть твоего покаяния должна касаться лично тебя. Ты должен подвергнуть себя наказанию воздержанием. Женись ты на ней сейчас – и Всевышний может потребовать за это колоссальную плату. Ты должен смирить свои желания и ждать. Ты не должен ложиться с ней в одну постель по крайней мере шесть месяцев и на протяжении всего этого времени должен ежедневно молить Всевышнего о прощении.
Сказав эти слова, суфий встал и вышел из комнаты, не дожидаясь, пока Джахангир отпустит его.
Широкое лицо Фатимы-Бегум было морщинистым и высохшим, как пергамент, а крупная родинка на левой стороне ее подбородка была увенчана тремя седыми волосками. «Неужели она когда-то была красивой – настолько красивой, чтобы Акбар захотел взять ее в жены?» – размышляла Мехрунисса, наблюдая за женщиной, дремлющей на низкой кровати в окружении пухлых оранжевых подушек. Она считала, что знает ответ. Выбирая своих наложниц за их физические прелести, Акбар использовал женитьбу как способ укрепления политических связей. Семья Фатимы управляла небольшим государством на границе с Синдом
[15].
Мехрунисса нетерпеливо пошевелилась. Ей хотелось почитать, но Фатима-Бегум любила полумрак в своих покоях. Занавески из муслина, висевшие в высоких арочных окнах, отсекали яркий солнечный свет. Дочь Гияз-бека встала и подошла к одному из окон. Приподняв край занавески, она посмотрела на янтарные воды протекавшей внизу Джамны. Группа мужчин двигалась по ее широкому болотистому берегу в сопровождении охотничьих собак. И опять Мехрунисса позавидовала свободе мужчин. Здесь, в гареме падишаха, в этом изолированном городе женщин, она чувствовала себя в еще большей неволе, чем в Кабуле. Несмотря на красоту его наполненных цветами садов и террас, на его аллеи деревьев и журчащие ароматные фонтаны, на богатую обстановку – ни одна пядь пола не оставалась не закрытой коврами, – на разноцветные шелка и изысканный бархат, закрывающие дверные проемы, гарем напоминал ей тюрьму. Большие ворота, ведущие внутрь, охранялись воинами-раджпутами, а внутренняя территория контролировалась женщинами-охранниками и евнухами с пустыми лицами, но при этом со всезнающим видом, чье присутствие даже по прошествии восьми недель все еще заставляло Мехруниссу нервничать.
Однако больше всего она переживала то, что пока еще ничего не слышала от падишаха… Женщина даже ни разу не видела его, хотя знала, что он находится при дворе. Почему правитель все еще не послал за ней или не навестил Фатиму-Бегум, где – он знал это наверняка – мог с ней встретиться? А не может случиться так, что ее надежды – и надежды ее отца – не имеют под собой никакого основания? Надо набраться терпения, уговаривала себя Мехрунисса, отворачиваясь от окна. А что еще ей остается? Инстинкт подсказывал ей, что если она хочет чего-то добиться здесь, то должна понять этот странный новый мир. И когда Фатима-Бегум дает ей поручения, она должна пользоваться этим для того, чтобы изучить гарем. Мехрунисса уже знала, что в похожих на соты комнатах, построенных с трех сторон мощеной площади, где располагались и покои Фатимы-Бегум, жили десятки женщин, так или иначе связанных с семьей падишаха, – тетки, двоюродные бабки и отдаленные родственницы самых отдаленных родственников.
Вдова Шер Афгана видела уже достаточно, чтобы понять, что ее оценка роли Малы и ее характера была правильной. Хаваджасара жестко контролировала каждый аспект жизни гарема, начиная от приготовления косметики и духов и проверки счетов и кончая закупками питания и контролем над кухнями. Неназойливая, но крайне эффективная, Мала знала по имени каждого из своей армии помощников и слуг, вплоть до последних женщин-ассенизаторов, нанимаемых для того, чтобы чистить подземные тоннели, в которые сливались все нечистоты. Это она давала разрешение женщинам-посетительницам входить в гарем, а кроме того, в обязанности хаваджасары – так слышала Мехрунисса – входило ведение подробного досье на каждую женщину, с которой падишах занимался любовью, включая и его жен, на тот случай если будет зачат ребенок. Следя за происходящим через крохотное окошко, расположенное под потолком каждой спальни, она фиксировала даже количество соитий.
Жены Джахангира – как опять-таки выяснила Мехрунисса – жили в роскошных покоях в отдельном здании гарема, в котором ей еще не приходилось бывать. Если б только ее отец согласился на просьбу Джахангира, высказанную так много лет назад, она вполне могла бы быть одной из них. Что они за женщины и посещает ли все еще падишах их спальни? Для нее, как для новенькой, было сложно задавать прямые вопросы, но ежедневные сплетни были одним из основных занятий в гареме, а их нетрудно было направить в нужное русло. Мехрунисса уже слышала, что Тадж Биби, мать шахзаде Хуррама, была веселой женщиной с хорошим чувством юмора, а мать Парвиза, родившаяся в Персии, сильно растолстела, поедая засахаренные фрукты, к которым питала особое пристрастие, но до сих пор была настолько тщеславна, что проводила часы, рассматривая себя в одно из крохотных зеркал, оправленных в перламутр и вставленных в перстень на большом пальце, которые нынче так популярны.
А еще Мехрунисса узнала, что после восстания Хусрава его мать Ман-бай не покидает своих покоев, попеременно то проклиная Хусрава, то обвиняя других в том, что сбили ее сына с праведного пути. Если верить слухам, Ман-бай всегда была женщиной очень нервной. Печально, когда женщине приходится разрываться между любовью к мужу и к сыну, но Ман-бай должна была быть сильнее…
Мехрунисса настолько глубоко задумалась, что вздрогнула, когда двери в покои Фатимы-Бегум распахнулись и в них вбежала ее племянница Султана, вдова лет сорока.
– Прошу прощения, но Фатима-Бегум спит, – прошептала Мехрунисса.
– Я вижу. Когда проснется, скажи, что я зайду позже. Мне нужно срочно обсудить вопрос о грузе индиго. – Голос Султаны был холоден, а выражение ее лица, когда она повернулась, чтобы уйти, было неприветливым.
Мехрунисса уже успела привыкнуть к холодности и даже враждебности некоторых из обитательниц гарема, а также к их любопытству. Она слышала, как две пожилые дамы обсуждали, почему вдруг вдова убитого Шар-Афгана стала прислуживать в гареме. «Она еще молода и достаточно красива, так что ее вполне могли выдать замуж», – говорила одна из них.
