– Если хочешь услышать совет простой женщины, то за свои дела он заслуживает смерти, – ответила она. – Оставить его в живых – значит оставить вечную угрозу твоему трону. Вспомни примеры опасной мягкотелости, которые преподали тебе твои предки. Подумай о Камране и Хумаюне, о Хусраве и твоем собственном отце. Стоит бунтовщикам почувствовать вкус власти – и они захотят ощущать его вновь и вновь. И ты, и твоя любимая Арджуманд, и ваши дети будете спать спокойнее, когда Шахрияра не станет. Ты сам знаешь это в глубине души. Ты хочешь, чтобы умерли и Шахрияр, и Хусрав. Я это вижу… но хватит ли тебе мужества признать это? Делай то, что требуется для того, чтобы выжить. И можешь использовать эти мои слова, чтобы успокоить свою совесть, если ты слишком слаб и тебе не обойтись без этого. Пусть женщина разделит с тобой твою вину. Почему бы и нет?
Слова Мехруниссы эхом отозвались в душе Хуррама. Действительно, даже если сердце подсказывает ему, что он должен несколько иначе вести себя с братьями, которые пытались захватить освободившийся отцовский трон, он все равно был бы рад, если б они умерли и угроза, исходящая от них, навсегда исчезла бы. И в то же время он достаточно слаб и желает, чтобы такое решение принимал кто-то другой – так, чтобы ему самому не пришлось осознать всю глубину собственного эгоизма… Но если он хочет стать падишахом, то должен научиться нести этот груз ответственности.
После недолгого молчания, во время которого никто не произнес ни слова, шахзаде наконец решился:
– Шахрияр, ты умрешь прямо сейчас – и не только потому, что заслужил это своими преступлениями, но и потому, что это необходимо нашей династии, мне лично и моим сыновьям. Стража, увести его. Казните его ударом меча. И сделайте это чисто и быстро.
Казалось, Шахрияр потерял сознание, когда стражники наклонились и стали поднимать его с колен. На половине пути через двор он начал кричать, вырываться и лягаться у них в руках. По какой-то причине – может быть, для того чтобы продемонстрировать свою твердость и ответственность за принятое решение, – Хуррам заставил себя следить за ними до тех пор, пока они не скрылись из виду. Потом он повернулся к Мехруниссе. Она все еще твердо и вызывающе смотрела на него – ее губы были сжаты, а взгляд сосредоточен. Но, внимательно оглядев ее, Хуррам понял, что перед ним стоит старая женщина. Под глазами у нее залегли мешки, а когда-то темные зрачки уже выцвели по краям. Верхнюю губу покрывали тончайшие волоски, а вокруг рта пролегли глубокие морщины. Кожа на скулах обвисла. Мехрунисса была старой вдовой, лишившейся власти так же, как и былой красоты, как бы ей ни хотелось влиять на происходящие вокруг события. В отличие от Шахрияра, она, казалось, совсем не боялась умереть. Может быть, самым большим наказанием для нее будет полное забвение… Пусть она увидит, насколько ничтожной станет отныне.
– Что касается тебя, Мехрунисса, то ты будешь жить в затворничестве со своим горем, как это и подобает вдове падишаха, – объявил Хуррам. – Я подыщу какое-нибудь отдаленное местечко, где ты сможешь размышлять о своей потере и о своих грехах и в молитвах ждать решения Всевышнего, не отвлекаясь на то, что происходит в мире, который очень скоро забудет о тебе.
Когда ее уводили, Мехрунисса не произнесла ни слова. Она вновь получила то, что хотела. Она будет жить. Однако чем больше женщина понимала, что начертано ей судьбой в будущем, тем сильнее сомневалась, стоило ли ей бороться за такую жизнь. Не лучше ли было кануть в неизвестность? Ведь смерть неизбежна. Так почему же она не умерла сейчас, когда – она это знала – у нее была такая возможность? Ей что, изменила ее всегдашняя отвага? Этот вопрос будет вечно преследовать ее.
В ту ночь, сидя в покоях падишаха и прислушиваясь к звукам празднества за окном, Хуррам при свете свечи написал два письма. Первое было к Арджуманд – длинное, полное любви, в котором говорилось о том, что их сыновья в безопасности, и о том, как он завоевал трон. В этом письме шахзаде велел ей как можно скорее появиться под стенами Агры вместе с оставшимися детьми, дабы приготовиться к провозглашению его падишахом, которое состоится в столице. Второе письмо вышло мрачным и значительно более коротким, и адресовано оно было наместнику в Бурханпуре.
Под звуки труб и фанфар Хуррам, за которым следовали Дара Шукох и Аурангзеб, быстро вышел из своего красного шатра, разбитого возле деревушки Сикандра в пяти милях от Агры. Расположенная рядом с гробницей его любимого деда Акбара – ее изящные, словно парящие в воздухе ворота, сделанные из песчаника, были хорошо видны сквозь рощу деревьев ниим, – Сикандра показалась Хурраму удобным местом для остановки перед триумфальным въездом в Агру. Это был не военный лагерь с четкими линиями палаток и военной дисциплиной, а громадный палаточный город, в котором уже начались празднества по поводу его триумфа. Знамена традиционного зеленого цвета моголов украшали шатры его придворных и военачальников, которые группировались вокруг его собственного шатра, а потом разбегались во всех направлениях. Каждую ночь, в течение двух недель после прибытия шахзаде из Лахора, в лагере устраивались торжественные пиры и увеселения – за них платили из сундуков, в которых хранились сокровища Агры и ключи от которых теперь принадлежали Хурраму. Каждый день число жителей лагеря увеличивалось – прибывали все новые вассалы, повинуясь призыву будущего падишаха.
И вот, наконец, на подходе показался караван человека, которого Хуррам ждал больше, чем кого-либо другого. Он мог уже видеть поблескивающий в лучах полуденного солнца серебряный хаудах Арджуманд, украшенный изумрудами и установленный на спине присланного им слона, покрытого роскошной попоной, который должен был нести его супругу эти последние мили ее путешествия. Перед слоном ехали несколько всадников-раджпутов Махабат-хана, а за ним был виден еще один слон, на котором путешествовали четверо детей будущего падишаха, включая новорожденного сына Мурада Бакхша, которого он еще не видел. Мысль о том, что его семья наконец-то воссоединится, наполнила душу Хуррама счастьем, которое было сильнее, чем то, которое он ощущал, обдумывая, как взойдет на трон. Он улыбнулся Дара Шукоху и Аурангзебу, которые стояли рядом с ним в одеждах и тюрбанах из серебристой ткани в ожидании торжественного момента.
– Это ваша мать. Она прибывает, – сказал Хуррам.
Он провел мальчиков к огромному шатру высотой в двадцать футов в самой высокой точке, который был воздвигнут перед шатрами гарема в ожидании слона Арджуманд. Хурраму пришлось заставить себя стоять спокойно между двумя сыновьями, положив им руки на плечи и наблюдая, как приближается слон его жены и как два махута, пристроившиеся за покрашенными золотом ушами животного, искусно направляют его с помощью металлических крючьев прямо в гигантский шатер. Как только слон вошел в него в сопровождении шахзаде и его сыновей, слуги опустили полог. Хуррам подождал, когда махуты заставили громадное животное опуститься на колени и, соскользнув с его шеи, быстро установили лестницу из позолоченного дерева, стоявшую рядом наготове. После этого, прикоснувшись руками к груди, они быстро покинули шатер. С колотящимся сердцем Хуррам взобрался по ступеням лестницы и медленно отодвинул расшитые жемчугом зеленые шелковые занавески. Он не мог произнести ни слова, глядя в глаза Арджуманд. Затем, перегнувшись в хаудах, обнял супругу и поцеловал ее теплые губы.
