– Я так долго ждал этого момента… иногда мне казалось, что он никогда не наступит. Но здесь есть еще двое, которые ждали дольше меня, – прошептал Хуррам, разжимая наконец свои объятия.
Он открыл серебряную дверцу хаудаха и, поддерживая жену за окрашенную хной руку, помог ей спуститься. Слезы уже бежали по щекам женщины, когда она оглянулась в поисках сыновей. А потом в мягком свете масляных ламп, во множестве горевших в шатре, Арджуманд увидела Дара Шукоха и Аурангзеба, которые смотрели на нее нерешительно и даже смущенно… Улыбаясь сквозь слезы, она протянула к ним руки, и дети бросились в ее объятия.
Спустя три ночи, когда они лежали рядом в кровати после любовных безумств, Арджуманд вдруг села. Отбросив локон темных волос, она долго смотрела в глаза Хуррама.
– Можно задать тебе вопрос?
– Конечно.
– Когда мы двигались в сторону Сикандры, одна из моих служанок рассказала мне кое-что, во что я с трудом поверила, – историю, которую она услышала от гонца, только что прибывшего из Бурханпура. Я пыталась забыть о ней, но не смогла.
– И что это за история? – Что-то в голосе Арджуманд заставило Хуррама тоже сесть.
– Однажды утром слуги нашли Хусрава мертвым в тех покоях, где ты его запер.
Какое-то время падишах молчал.
– Все верно. Мой единокровный брат мертв, – негромко подтвердил он наконец.
– Но в истории говорится о том, что его убили по твоему приказу.
Хуррам вновь ответил не сразу. Во втором его письме – том, которое было отослано наместнику Барханпура, – содержался приказ убить Хусрава, и сделать это как можно более безболезненно. Он писал это письмо с тяжелым сердцем, но уверенный в том, что действует в интересах своей собственной семьи и целесообразности. Однако позже, пока шахзаде ждал известий о том, что его приказ исполнен, он задумался о том, что должен был почувствовать Хусрав, когда услышал, что дверь в его покои неожиданно открылась… когда он повернулся и почти слепыми глазами посмотрел в ее сторону… удивляясь, кто бы это мог быть… может быть, надеясь, что это его жена, Джани? В какой момент его брат понял, что открывшаяся дверь несет ему не утешение любимой жены, а встречу с наемными убийцами? И как он умер? В приказе Хуррама говорилось только о том, что его смерть должна быть безболезненной. Был ли это удар кинжала прямо в сердце или точный разрез, нанесенный лезвием меча? Чаша с ядом, который насильно влили пленнику в рот сквозь сжатые губы, или подушка, которой ему перекрыли воздух?
Как бы это ни произошло, Хуррам понимал, что не может позволить своим чувствам одержать верх над необходимостью и не имеет права думать подобным образом. Он должен думать о Хусраве как о возможном бунтовщике, который остался в прошлом, а не как о живом и чувствующем человеческом существе. Неужели на него так повлияли слова Мехруниссы, сказанные ей, когда она стояла перед ним рядом с Шахрияром? Сыграла ли она на его чувствах, которые были обострены победой и обретением сыновей? Не заставила ли она его сделать нечто, о чем он будет жалеть до конца дней своих, так же как она заставляла подчиняться его отца? Нет, снова и снова убеждал себя Хуррам. Он, и только он сам, пришел к этому судьбоносному решению, которое было вполне оправдано.
– Я не могу лгать тебе. Все правда. Но я поступил так, чтобы защитить нас и наших детей, – признался Хуррам, после чего снова немного помолчал, а потом заставил себя продолжить: – Скажу даже больше… Это известие я получил только вчера. После того как были завершены приготовления к похоронам, Джани ушла к себе в комнату и убила себя – говорят, проглотив горящий уголь из жаровни, которая согревала холодный зимний воздух в комнате.
В глазах Арджуманд появились слезы, и ее начало трясти.
– Как ты мог, Хуррам? Какая кошмарная смерть! Я почти чувствую, как этот уголек царапает мне горло и выжигает мои легкие… Какую кошмарную и жуткую боль должна была испытать она в последние мгновения жизни!
Смерть Джани – особенно то, как это произошло, – потрясла и Хуррама, когда он услышал об этом в первый раз.
– Я не отдавал приказ о ее смерти, – только и смог ответить он.
– Но ведь это последствия твоего приказа убить Хусрава… Джани любила его так же сильно, как я люблю тебя. Я знаю, что лишить себя жизни – это большой грех, и молю Аллаха, чтобы он дал мне силы жить ради сыновей в том случае, если я потеряю тебя; но я хорошо понимаю, как горе могло лишить ее разума.
Хуррам посмотрел во взволнованные глаза Арджуманд. То, что она говорит, – правда. Его действия привели к смерти Джани. Но какие бы сомнения ни обуревали его, какую бы вину он ни испытывал, он должен отбросить эти мысли в сторону и быть сильным.
– Я сделал это ради наших детей. Они – наше будущее и будущее нашей династии, – произнес новый падишах и отбросил мысль о том, что все это он сделал, чтобы облегчить свою собственную жизнь и правление. Хотя, может быть, все эти мотивы в жизни неотделимы один от другого? Мало кто из людей, даже если речь идет о падишахе, способен быть твердым в своих мыслях и поступках – большинство предпочитают обманывать самих себя разными лицемерными оправданиями своих действий…
– Я молюсь о том, чтобы Хусрав и особенно Джани вошли в райский сад, – сказала Арджуманд. – Я молюсь о том, чтобы Аллах простил тебя и не наказывал ни тебя, ни твоих детей.
– Я тоже, – сказал Хуррам.
Он никогда еще не был так краток с женой и никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. Именно это имели в виду его дед и отец, когда говорили об одиночестве во власти. Теперь оно останется с ним навечно.
Глава 26. Павлиний трон
[37]
Агра, 14 февраля 1628 года
Великие ворота крепости Агра – его крепости – возвышались перед Хуррамом, когда его слон торжественно поднимался по крутому, украшенному цветами пандусу во главе церемониальной процессии. Хуррам тщательно выбрал день своего входа в Агру – по солнечному календарю сегодня была 72-я годовщина объявления Акбара падишахом Великих Моголов. Встав еще до рассвета, он прогулялся в легкой утренней дымке до гробницы деда как раз в то время, когда павлины разлетались от нее в близлежащие сады.
– Я буду достойным падишахом, – прошептал Хуррам, прижавшись губами к сделанному из песчаника саркофагу.
Кроме того, сегодня была и 145-я годовщина рождения Бабура, амбиции и отвага которого бросили Хиндустан к ногам моголов. Меч Аламгир с рукояткой, украшенной орлом, принадлежавший Бабуру, теперь висел на боку Хуррама. Сколько битв должен был видеть этот клинок во время долгого похода от Аму-Дарьи до Хиндустана… Рубиновые глаза орла блестели на солнце. Взглянув на свою правую руку, новый падишах с удовлетворением улыбнулся, увидев нечто, что принадлежало его еще более древнему предку, – это было тяжелое золотое кольцо с выгравированным изображением рычащего тигра, которое когда-то носил сам Тимур. Хуррам был десятым потомком по прямой линии этого великого воина, держава которого когда-то простиралась от берегов Средиземного моря на западе до границ Китая на востоке. Когда Хуррам родился, звезды на небе, к великой радости Акбара, стояли в том же самом порядке, в каком они находились при рождении Тимура. И сейчас внук Акбара ощущал, что на него смотрят не только его подданные, но и духи его предков, которые наблюдают, как тридцатишестилетний падишах Великих Моголов возлагает на свои широкие плечи надежды и амбиции их династии.
