Сейчас я уже понимаю, что все должно было быть так. Что не было у меня никакого выбора, не было другого расклада. Я не могла не быть собой. Не могла сесть в офис, завести семью, машину и коврик. Я родилась, чтобы быть другой. Меня спрашивают: «Как?» А я просто не знаю, как по-другому. Это все равно что спрашивать пса, почему он такой породы.
Пес – вполне подходящее сравнение. Я превратилась в животное. С четкими расстановками. Ненужные рефлексы давно отмерли. Так это работает: мозг одуревает от бесконечного количества поступающей информации, новых имен, названий улиц и валют и просто начинает подчищать все, что не относится к первостепенной важности. Я не помню ни черта из математики, не знаю, в каком году была Гражданская война, и даже ветки Московского метро сейчас не расставлю по цветам. Да что там, я и своей собственной истории уже не помню. Я что, правда пересекала Южную Америку? Я ли это ходила в мусульманских нарядах? Неужели это я стерла себе все ноги о балийский асфальт, удирая от копов? Мои ли это шрамы?
Я разбегаюсь и прыгаю на кровать. От такой мягкости странно непривычно. К полу привыкаешь быстро. На севере Калифорнии в декабре темнеет так же рано, как и у нас. 16.30 – и до свидания. Мрак.
Иногда мне кажется, что я отыгрываю чьи-то роли. То с бандитами, то со сторчавшимися студентами. Я выхожу из отеля и вежливо киваю головой менеджеру. И вот для него я уже примерная девочка. Дождь рисует на моем бежевом пальто темно-коричневые погоны. Русский, английский, испанский. С языком меняются тональность голоса, интонация, даже шутки и манера говорить. Во всем этом разнообразии личностей хорошо бы не потерять себя. Я уже не различаю, чья на мне одежда. Слава богу, я дошла до стадии развития, когда за вещи перестаёшь держаться. Спина мне за это благодарна. Я прохожу под огромным мостом, слабо освещённым фонарем с железной дороги наверху. Бездомный молча провожает меня взглядом. 14 минут до поезда. Руки замерзнут печатать это быстрей.
Писатель – это когда доктор сообщает, что у тебя рак, а ты думаешь, как бы это использовать для истории.
Мне все больше нравится бесцельно следовать. Смысл всегда находится. Неважно, куда я попаду. Мне будет что почувствовать. Вселенная лучше знает, куда дальше. Если бы мы с ней сидели в байдарке, я была бы матросом, а она – капитаном.
Кто-то крутит романы с мужчинами. Я – с городами.
И если бы я говорила об этом городе так, как делятся впечатлениями о новом парне девчонки в московских кафешках, то описала бы его примерно так.
Портленд высокий, темноволосый. Ему только стукнуло 30. Подняв воротник своего длинного пальто, дописав дома очередную главу своей книги, он бежит на встречу с кем-то. Окно его маленькой квартирки выходит на улицу, за второй чашкой кофе по утрам его пробивает вдохновение. Особенно когда начинается эта мерзкая мокрая осень и листья прилипают к тротуару, оставаясь черным рисунком на серой поверхности до самой весны. Его верный друг велосипед послушно ждет, когда потеплеет. Портленд довольно серьезный, с достойным образованием и головой на плечах. Он еще не скурился, как все пацаны Калифорнии, хотя тут с прошлого месяца трава официально легальна для всех. На таком контрасте приятно понимать, что с ним есть о чем поговорить. Разговаривает он правда очень быстро, проглатывая некоторые буквы. А когда я его переспрашиваю, он повторяет все ровно с такой же скоростью три раза подряд. Он дорожит своими друзьями. Его друзья одеты модно, но непринужденно. Как будто оно само так вышло. Он определенно отличается от всех моих предыдущих любовников, но периодически я вылавливаю какие-то сходства. Например, манера выставлять пакеты мусора на тротуар – ну точно как у Нью-Йорка. А вот его слоган «Keep it weird» такой же, как у красавчика Остина в Техасе. Портленд простодушен, как Буэнос-Айрес, и загадочен, как Денвер. В двух словах: это начитанный хулиган. И я им очарована.
Кажется, что этот город строился Палаником. Все его книги, как срисованные на копирку картинки, мягко ложатся теперь в моих глазах на оригинал. На каждый перекресток, вывеску и дом. Стоящие на улице работники ресторана во всем черном выглядят именно так, как те, кто с энтузиазмом нассыт тебе в суп.
Мы гуляли с Портлендом
[87] весь день, а ближе к вечеру он по обычаю своего выходного дня встал на углу Бродвея с гитарой, колонкой и микрофоном. Так он подрабатывает на жизнь и совершенно этого не стесняется. Кто-то кидал ему деньги, кто-то цветы. Некоторые даже узнавали и просили автограф. Я тоже спела пару песен. Люди с удивлением зависали на перекрестке, пытались понять, на языке какой расы я вою.
Оттуда мы дошли до первого приглянувшегося бара на Глисан-стрит и пропили свои последние деньги. Когда в кошельке осталась пара мятых бумажек, уже неважно, в какой момент там будет пустота. В неизбежности этого события нет ничего плохого. Просто новая игра и новые правила. За пару часов мы рассказали друг другу свои главные истории, и океан между нашими континентами исчез.
На улицах попадались то пьяные Санта-Клаусы, то Битлджус, то гномы. Люди были разодеты так, как будто сегодня карнавал. На мой вопрос «But why?» он ответил: «You see, the real question is why not?»
Шах и мат.
Возвращаясь в свой одинокий люкс, я не знала, чем заняться. Обычно, когда мне одиноко, я брала в руки гитару, но тут и гитары нет. И я села записывать, как пою песенку просто так, без аккомпанемента, когда телефон засветился от сообщения.
Никита:
Черт, глянул видео, где ты поешь песенку. Потом прочитал твое письмо. Порой мне кажется, именно так и стоит называть наши с тобой периодические обмены мыслями. Письмо. Так вот прочитал и понял, как соскучился по тебе, зараза. У меня тут тоже свой чувак под боком. Тот самый Степа. Ну ты помнишь. Нас с ним в такие накуренные беседы кидает, что иногда мурашки. Все понимает, прямо как ты. Я вообще удивлен, что он смог стать тем, кем он стал здесь в Узбекистане, потому что это прямо совок. Прямо пиздец какой совок, я как в начало 2000-х вернулся. Ты как там?
Даша:
Я тоже скучаю. Не скури там свой мозг совсем, пожалуйста. Трава – она тоже влияет. Насмотрелась за эту неделю на то, во что люди превращаются. Это жесть какая-то. Пришли мне фотографии совка. Или у тебя все тот телефон убитый, на него не сфотографируешь?
Вместо ответа он звонит. На экране появляются бородатый коротко побрившийся Никита, его друг Степа и огромное ведро с водой и бутылкой, из которой они курят. И пока я лежала одна в своей бесконечной кровати, ребята болтали со мной добрых часа три, периодически вставляя милые комплименты. Мое сердце снова наполнилось теплом. На минуту Степа уходит. Мы зависаем, молча вглядываясь друг в друга через экран.
– Ты зачем голову побрил опять?
