Несколько дней подряд мы ходили завтракать в одну и ту же кафешку на углу 24-й и Harrison. Там делали вкусный кофе с лавандой и бейглы с лососем. Я готова была сосать лапу весь день, но отказаться от такого завтрака не могла.
Стейси жила на Misson, самом дорогом и старом районе города. Все стены здесь были исписаны граффити. На улицах мексиканцы предлагали фрукты. Изначально это был район мексиканцев, но белые воротнички их вытеснили. Вся 24-я улица – это бесплатная картинная галерея…
За нашим утренним кофе я читала Стейси свои истории. Она настолько расчувствовалась, что пару раз мне показалось, что она заплачет.
Днем мы делали свои дела за ноутбуками в кафе хакеров, а на вечер придумывали какую-нибудь программу развлечения. Стейси знала город как облупленный. В первый вечер мы вооружились буррито в ее любимом ресторанчике и пошли вверх на один из семи холмов города любоваться закатом. Не понимаю я эти буррито: как можно есть рис в лаваше? Какой-то неадекватный замес продуктов происходит в этом сбежавшем из Мексики ребёнке.
– Знаешь, что я, Ася, заметила? – в русской версии она не Стейси, а Ася. – Что русские, уехавшие в свое время из страны, куда интереснее, образованнее и воспитаннее среднестатистического гражданина России. Они как-то даже больше русские, чем те, что остались в стране. Наверное, нашу родину легче всего любить издалека. Вот уезжаешь ты и сразу начинаешь беречь в себе русское. И фильмы советские, и музыку, и поговорки… Всё. Наверное, потому, что умы России всегда бежали из страны… Писатели, ученые… Их буквально выперли. И оставили тех, кто не выпендривался.
– Я думаю, было так: в какой-то момент все увидели, что корабль тонет, и поняли, что надо спасаться. Мои родители долго пытались уехать. Сначала мы с мамой переехали на Кипр. Там в это время было море русских. Потом был финансовый кризис, и мы уехали сюда.
Мы забрались на холм Bernal Hightsts. Отсюда открывался чудесный вид на весь город. Казалось, что смотришь на него не с холма, а из космоса. Ведь весь Сан-Франциско двухэтажный, и оттого огоньки света рассредоточены равномерно, как сверкающие золотом звездочки.
Через час мы должны были выходить на вечеринку… Одну, вторую и закончить клубом.
Этот город умеет веселиться.
– Он создан для одиночек, – так мне сказал как-то один таксист с изуродованным оспой лицом. Я возвращалась с вечеринки капитанов и моряков на одном из причалов. Мальчики вызвали мне Lyft (тот же Uber, только лучше и дешевле).
– Вы так считаете?
– Да что там считать! Это город без обязательств. Никто не покупает жилье – все его снимают. Никто не покупает машины – все пользуются такси. Никто не заводит семьи. Собака – вот он, максимум ответственности за другое существо, которую готовы взять на себя жители этого чертова города. Вот оно, их самое большое признание. Здесь все заделано под этих одиночек.
– За это я его и люблю… – мечтательно ответила я, заглядываясь на огни Окленд Бэй Бриджа.
Каждая лампочка на нем была куплена отдельным жителем Сан-Франциско. Бьюсь об заклад, таксист об этом понятия не имеет. You may say I’m a dreamer, but I’m not the only one
[89].
Суббота в таком городе одиноких сердец взрывает ночь сотнями фейерверков, пьяных поцелуев и разноцветных презервативов. Но мне никуда не хотелось. У меня только что стерся весь текст про Чили, который я штопала сутки, и настроение мое сдулось, как воздушный шар.
Стейси побежала мастерить себе боевой наряд на ночь. Сегодня ее лучший друг переезжал в Лондон, и это была его прощальная вечеринка. Она так разоделась, что я ей теперь и в подметки не годилась.
– Я не хочу переодеваться, – на мне были лосины и черный мужской свитер, подаренный девочкой из Донецка, с заветной надписью «Stay wild». Ни макияжа, ни черта. – Можно я буду твоей подругой-лесбиянкой?
– Ха-ха, можно. Да тебе же жарко будет! Давай я тебе платье одолжу?
– Нормально. У меня там еще одна кофта под этой, она потоньше.
Мы вызвали Lyft и отправились домой к Саймону, ее другу. Саймон был по совместительству ее боссом. Она постоянно повторяла мне, что он гений. А если девочка с тремя патентами говорит, что кто-то гений, значит, он и правда гений. Как выглядят гении в Сан-Франциско?.. Вот тебе наглядный пример: большой темнокожий мужик в юбке, верхний слой волос покрашен в ярко-малиновый, разноцветные гольфы до колена, глаза накрашены под цвет волос, лицо украшают черные веснушки и белоснежная улыбка Чеширского Кота. Он был прекрасен.
Их гостиная напоминала Новый Орлеан: на люстре висели разноцветные бусы, вокруг маски, яркие блестящие штуки со всех сторон. На камине стояли перевернутые женские бархатные туфли. На столе – гигантское чучело павлина.
«Вот такие, как он, – они и есть узлы на сетке, в которую я падаю, когда становится слишком тяжело от тленности бытия», – думаю я, всматриваясь в лицо Саймона.
Компанией в десять человек мы отправились в клуб «BOOTY». Игра слов заключается в том, что на английском языке это и «сокровище», и «попа». Вход стоил 20 долларов.
– Сколько?!
– Двадцать.
– Там что, концерт?
– Нет. Там просто круто.
Я вытащила из чехла паспорта четыре мятые однодолларовые бумажки. Парень рядом со мной увидел это, посмеялся и заплатил за меня. Я честно отдала ему последние деньги, хотя он об этом не просил. Играла громкая музыка. Все побежали закидываться алкоголем, а я только написала, что больше не могу лить в себя алкоголь. Совершенно не хотелось. Три этажа музыки. Практически на любой вкус. Посередине главного зала большая сцена. От нее в обе стороны расходятся винтовые лестницы наверх.
В какой-то момент выключается свет, и на сцену выходят трансвеститы и начинают петь под фонограмму. Целое фрик-шоу. Невероятно классное. Есть что-то цепляющее в огромном, страшном, накрашенном мужике, поющем женским голосом про любовь.
– Where have you beeeeeeeen? – кричит он под фонограмму, махая огромными наклеенными ресницами.
Одно выступление сменяется другим. Я смеюсь и хлопаю. Периодически кто-то поливает меня алкоголем. Руки становятся липкими. В толпе я встречаю Дэвиса, парня, сидящего на антидепрессантах.
И вот он подскакивает ко мне, в своей разноцветной футболке «ITHAKA», потный и дикий:
– Даша! Я сегодня впервые не принимал таблетки! Помнишь, ты просила, чтобы я бросил? Так вот, я бросил!
Он хватает меня за руки и танцует так, как будто он под экстази. Ладони мокрые, он извивается как змея. Я никогда не видела его таким. Я вспоминаю наши разговоры в «Итаке», когда я пыталась понять, что с ним не так. Как это – сидеть в депрессии полтора года и не выходить из нее вообще? Он пытается обнимать меня, насквозь мокрый, я увиливаю и поднимаюсь на второй этаж.
