Ближе к четырём утра я уже плелась по жизни, не осведомляясь о направлении.
Когда заведение закрывалось, мой парень предложил поехать на вечеринку. Я так и не побывала ни в одном клубе Лос-Анджелеса в этом году, поэтому решила согласиться. Но сначала Кевин должен был в любом случае отвезти меня домой, ведь нам нельзя тусоваться с клиентами. Мы договорились, что они расплатятся с караоке-баром и заедут за мной.
Войдя домой, я оказалась на безопасной территории и думала уже было остаться. Но только я надела спальную футболку, как на телефон пришло сообщение: «Мы будем у тебя через минуту». Я чувствовала, что адски устала, но чертов кокаин в любом случае не даст мне спать до утра. Я натянула другое платье, гольфы, ботинки и вышла. В ботинках я наконец-то почувствовала себя собой. В машине сидела вся честная компания парней, плюс водитель.
– А позови своих друзей! – предложил кореец.
– У меня здесь нет друзей.
– Bullshit! Как у девушки в Голливуде может не быть друзей?
– Я здесь всего пять дней. Днем пишу, ночью работаю. У меня не было времени заводить друзей.
Мы сворачиваем с трассы, едем по подворотням и оказываемся перед каким-то амбаром, освещенным сотнями маленьких огней. Голливуд какой-то бессмертный. Шесть утра, а никто и не думает спать. Фраза «места знать надо» здесь как нельзя кстати. Если не знаешь, куда идти, – останешься в пролете, но если знаешь – можно и на бал самого сатаны проскользнуть.
Что я и сделала.
Красные стены. Черный пол. Бюст женщины освещен желтой лампой, она разбросала по телу сексуальные тени. Железные клетки. В них кто-то извивается, танцует. С потолка свисают античные канделябры со свечами. Одна комната лабиринтом уводит в другую, и каждая новая не похожа на предыдущую. Тут крутят файеры, здесь лежат на диванах… Тут выход на балкон… И снова внутрь… Я следую за невидимым белым кроликом… Мне интересно, что в конце… Какая-то лестница, расписанная кислотной краской, подсвечивает неоновым светом дорогу вниз… Я оказываюсь в подвале, где на всю стену показывают фильм ужасов 50-х годов. На экране вампир с огромными зубами смеется в камеру. Из его рта течет кровь. Невооруженным глазом видно разницу между спецэффектами современного кино и гримом тех времен. Давно заметила, что старые ужастики куда более зловещи. Я нахожу путь обратно, скольжу кончиками пальцев по бархатным стенам и оказываюсь в более просторном зале. Музыка нападает, как волны при полнолунии, забирает, тащит вглубь. Когда отпускает одна волна, откуда-то поблизости уже слышится другая. Вокруг прекрасные, высокие вампиры с расширенными зрачками. Нюхают прямо с колен. Мне кажется, они заключили сделку с дьяволом, потому что никто здесь не стареет. Их кожа мерцает, глаза горят. Они – какая-то лучшая, безупречная версия человека. Это, конечно, касательно внешности. Проверять, что там с душами, у меня сейчас нет сил.
Я говорю тому парню:
– I am really tired. Take me home.
В ответ:
– I live in Venice. There’s an ocean view right from my window. Come with me.
Я долго не решаюсь, но в конце концов покупаюсь на бесплатный завтрак и то, что он обнимет, пока буду спать.
Мы засыпаем в обнимку. Но просыпаюсь я одна. На телефоне вежливые эсэмэски: «Я вызову такси, я оплачу тебе завтрак, ты извини, тут дела». Весь вечер говорил эти глупые прелести про планы на будущее, про семью, детей и повторял: «Я сын дантиста». Не знаю, как это должно характеризовать человека. Ты, видимо, автоматом наполовину ангел, если отец – дантист.
Так и выглядит эффект экстази: вся забота и любовь, бескорыстная, наивная, искренняя, просыпается в тебе и выплескивается океаном на близстоящего. А на следующий день чувствуешь себя опустошенным дураком. Понимаешь, что никакая это была не любовь, а просто химический эффект. Вызов таких чувств искусственно кажется насилием над самым высшим, на что ты способен. Неудивительно, что бедный сын дантиста, признавшийся мне за ночь в любви раз пять, как любой взрослый человек, прибегнул к единственному логическому решению – сбежать.
«Ты ничего мне не должен, хорошего дня», – пишу я в ответ и собираюсь.
В противовес остальным не совпавшим с реальностью словам вид и правда оказался райским: вдали Тихий океан, перед окном пляшут огромные пальмы. Я стала разглядывать остальную квартиру. Большой шкаф с книгами. В углу комнаты четыре сёрф-доски. На столике разноцветный глобус на ножке. Я пробегаюсь по нему пальцами, от Москвы до Лос-Анджелеса, и думаю о родителях. Что они там, интересно, сейчас делают? Чем, думают, я занимаюсь? Как я зашла так далеко?..
Из-за лос-анджелесских пробок домой я добралась только с наступлением темноты. Голова до сих пор гудит со вчерашнего дня. Здесь еще с утра вырубили свет. Сорок тысяч голливудских звезд в кромешной темноте… И со звёздами такое случается, хоть и сложно поверить. Я спряталась под одеяло и стала прокручивать последние события. Тот парень за весь день больше не написал. На столе догорает красивая свечка. Воск стекает по длинной ручке, и ниточка с красным сердечком застряла где-то там, в середине. Конца уже не найти, но сердце висит, колышется. Хочу тоже колыхаться, только, кажется, на меня тут другие долгосрочные планы «по борьбе со вселенскою энтропией».
* * *
Заметка в дневнике:
1 февраля 2015
Мне всё это уже не нравится…
Что ж вы из меня циничную, черствую сделать пытаетесь? Как кремень точите, чтоб искры летели. Я уже людям вперед разговоров руку пожимаю с уговором правду говорить, а они всё равно гнилые, у них повадка врать – инстинкт условный. Они по-другому не умеют уже. Оценивая диких, залетевших сюда случайно птиц, по своему подобию, они щурят глаза и спрашивают:
– Да у тебя же наверняка имя не Даша. Все эти девочки себе имена придумывают. Проверьте ее паспорт. Что это за имя такое вообще?
– А как же меня, по-твоему, зовут?
– Может, Надя. Или Ольга.
– Не, она точно не Ольга…
А счастье – оно простое и всегда таким будет. Я так еще тогда, в две тысячи двенадцатом, говорила, когда нас со спины на фоне океана фотографировали. Вот только оно, сука, уходит. Оставляет тебе какие-то открытки, ракушки, самодельные подарки. Фиолетовую коробку для благовоний с дельфинами, мерцающими голубыми спинами. Но такая коробочка – всё равно что чучело из любимого домашнего животного. Сувенир на память лишь свидетельствует о силе времени, сметающей в конечном итоге всё. Лучше даже не смотреть.
По-детски обидно, что нельзя его просто так получить, это сладкое счастье. Что нельзя прийти к ларьку, встать на цыпочки, схватившись пальцами за железное, крашенное по новой каждой весной окошко с засохшими на краешке капельками, которые никогда теперь не долетят до земли, и сказать продавщице: «Тетенька, а можно мне одно счастье, пожалуйста? Нет, без шоколадной крошки, простое».
Если бы существовал такой ларёк, я бы неслась туда, стирая пятки. Но на деле ни маршрутов, ни подсказок.
