Каролина жила неподалеку от Одессы, в Тирасполе, и иногда ездила сюда на маршрутке, чтобы освежиться от строгого режима своей родины.
– А Тирасполь – это какая страна? – спросила я. – Молдавия?
– Сейчас уже нельзя говорить «Молдавия», потому что это напоминание о советском прошлом. Только в СССР страну называли Молдавией, сейчас это Молдова. Но я из Приднестровья. В Приднестровье разговаривают на русском, а в Молдове после распада СССР признают лишь один официальный язык – молдавский.
– А Приднестровье – это что? Другая страна?
– Это непризнанная республика.
– А республика – это не страна?
– Нет, это разные вещи.
Я отчаялась в своих попытках понять, что это значит. Технически это все-таки была Молдова, но Приднестровье, видимо, отказывалось считать себя частью страны, и поэтому назвалось республикой. Поскольку никто, кроме них, не понял такого маневра – они гордо прозвали себя непризнанной республикой. Каролина училась в Тирасполе на врача, занималась научной деятельностью и не пила алкоголь. От него ей только хотелось спать, «поэтому приходится творить безумия трезвой».
Каролина была волшебной. В доказательство могу привести один яркий пример: когда она случайно села на свежеокрашенную желтую лавку в синем плащике и оставила на нем пятна краски, то решила, что эти желтые капли будут звездами, и расшила весь низ плаща созвездиями, соединив звезды белыми нитками.
Я показалась ей настоящей по одной простой причине: она сама была настоящей, без примеси общепринятых понятий того, каким предполагается быть, что допустимо говорить и как нужно жить. Ее можно было разгадывать и разглядывать бесконечно, как калейдоскоп, который кто-то постоянно поворачивает. На ее руке было несколько браслетов. Все они что-то обозначали и, как и мои, были родом из разных городов и с разных континентов.
Один из них – перекрученную бело-красную ленточку, будто с места преступления, – ей на руку надел друг, и она не стала её снимать – друг же. На другом браслете висят ниточки с одежды мальчика, которого она любит. Большинство не обращает внимания на такие нюансы, мне же они говорили о многом. На одном из браслетов были вышиты слова:
– Carpe diеm? «Лови момент»?
– Да.
– А у него какая история?
– Мне его сплел один знакомый парень. Он не знал о том, что я недавно смотрела фильм «Общество мертвых поэтов», в котором лейтмотивом было именно это выражение: «Carpe diem». Я очень люблю подобные совпадения, хоть они и случались со мной всего два раза в жизни. Второй раз, когда мой бывший парень подарил мне фотоаппарат, не догадываясь о том, что последние полгода я собиралась его купить. С этого момента я и начала фотографировать.
Она фотографировала исключительно на пленку. Я всегда считала, что пленка обладает магическими качествами. Это один из тех предметов, который не переплюнут никакие инновации. Ты не знаешь, что получилось, пока не проявишь ее. Столько сил вложено в каждую карточку, столько любви. Ты отмеряешь каждый снимок и вместо десяти фотографий делаешь одну-единственную. Поэтому в нее по определению вложено больше. Ты «воруешь момент». И каждый засвет, каждая пылинка только добавляют снимку уникальности.
Весь день напролет мы гуляли с ней по городу. Она была с экспонометром в кармане и двумя старыми пленочными камерами на шее. Перед тем как сделать снимок, Каролина измеряла количество света и только тогда решала, как и чем «украсть момент». Каждая из ее фотографий была иллюстрацией к целой истории и отпечатывалась глубоко в сердце. Для меня было радостью и честью быть на ее снимках.
Иногда мы рисовали, иногда гладили лошадей на Дерибасовской, иногда слушали старых музыкантов в «Гамбринусе», иногда сами играли и пели в парке. И конечно, говорили о любви. Она рассказала удивительную историю своей страдальческой любви, в которую непонятно как ввязалась. Она всем сердцем полюбила своего профессора, который был значительно старше. Они подружились, вскоре перешли на «ты», много разговаривали по поводу науки и постепенно «проросли друг в друге корнями». Их союз невозможно было разбить. Они стали путешествовать вместе и даже спали в одной постели, но между ними при этом не происходило ничего физического. Беда была не в том, что он ее профессор, а в том, что он гей. Он искренне полюбил Каролину, но ничего не мог поделать со своей природой.
– Ему приходится скрывать свою ориентацию, поэтому все убеждены в том, что мы вместе. Мы и правда любим друг друга, просто платонически.
– И как же секс?
– Мы даем друг другу свободу и никак не ограничиваем себя в сексуальных отношениях с другими.
– И ты спишь с другими парнями?
– Больше нет. Я переспала один раз с другим парнем, но потом чувствовала себя ужасно. Мне казалось, будто я изменяю Роме, хотя прекрасно понимала, что ничего ему не должна. Он тоже, кажется, с кем-то спал. Хотя я не уверена.
– Но невозможно же так вечно жить без секса.
– Я знаю… Но ничего не могу с собой поделать. Я не хочу никого другого.
– И сколько у тебя уже никого не было?
– Восемь месяцев.
– Восемь месяцев?! Охренеть…
Мы замолчали.
– Интересно, как это закончится… – пробормотала я задумчиво.
– Мне самой интересно.
Мы засыпали с Каролиной в обнимку, пожелав друг другу волшебных снов, и мне снится, как я переодеваюсь в кабинете начального класса своей школы, на первом этаже. Примеряю что-то, и мне пишет Антон, мой бывший парень, и предлагает переспать. Оттого что спать мне больше не с кем, я соглашаюсь, но понимаю, что это уже не любовь. Иду отдавать пиджак, который зачем-то мерила (как будто иду в первый класс снова, но я уже взрослая). Вижу, что напротив двери, куда мне надо зайти, сидят Дима Селезнев и его жена. Я закрываю лицо пиджаком, но понимаю, что они все равно меня заметят. Захожу в кабинет, отдаю пиджак. Теперь мне нечем закрываться. Выхожу и сразу иду к нему, потому что уже нечего делать и нельзя не поздороваться. Я подхожу со словами «сейчас будет неловко. Привет». Его жена и он смотрят на меня в шоке. Во сне она выглядит по-другому, чем на фотографии; вживую я ее никогда не видела. Мы разговариваем, и я спрашиваю ее:
– Ты меня ненавидишь, да?
А она отвечает:
– Нет, уже нет. Я сначала думала, что ты такая самостоятельная, альфачка, а потом поняла, что это не так.
Мы говорим еще пару минут. Дима спрашивает, что я делаю, путешествую ли. Я отвечаю, что да. У меня с собой рюкзак, который и так все выдает. Он как будто все это время был на моих плечах. Появляется мой друг Лис и его девушка (в тот момент мы совсем не общались, он влез в серьезные отношения, и я переживала, что потеряла его навсегда. Надо сказать, что все мои старые друзья исчезли тогда из моей жизни: Элеонор вышла замуж и готовилась рожать, Билли пропадала в институте и воспитывала одна сына, с Аллкашом и Бонни наши пути разошлись еще раньше, все друзья-походники тоже отпали как кусок высохшей грязи с сапога. Пока я была в Штатах, они все переженились и нарожали детей. Даже когда мы изредка виделись, становилось понятно, что мы находимся в настолько разных мирах, что нам совершенно не о чем разговаривать. Они пришли за мной. В ходе разговора я понимаю, что у Димы с его женой не один ребенок, а уже два. Две девочки. Наташа, его жена, рассказывает о том, как она счастлива, она выпаливает свою речь залпом, не смотря мне в глаза.
