Я читала и думала: подождите. Но это же мои мысли… Я писала это еще в 2014-м, когда понимала, что мы вот-вот расстанемся с Антоном. Эта заметка заканчивалась фразой «…мне хорошо с тобой и без тебя. А станет с тобой плохо – я просто уйду». Пролистав свою ленту, я действительно нашла эти слова на своей стене. На ней стояло восемь сердец. Возвращаюсь в «Лепру» – тысячи репостов, десятки тысяч лайков… Не знаю, как объяснить свои чувства, но в тот момент мне казалось, будто кто-то зашел в мою комнатку в Балашихе, вынес из нее дорогую мне вещь и присвоил ее себе, пока я сидела на кровати со связанными руками и наблюдала за этим.
– Это мои слова!!! – пишу я Вове. – Как такое вообще может быть?
– Да ладно? Слушай, они по всему интернету… Ты в поиск вбей.
Я вбила первую строчку, и передо мной стали разворачиваться поля скопированного текста. Каждую секунду появлялись новые и новые сайты, на которых кто-то запостил мою цитату, причем не только ВКонтакте. Поисковая система нашла три страницы ссылок на сайты с моими словами. Тысячи людей – тупые пёзды в шубах с надутыми красными губами, расставившие ноги в кайенах; огромные качки в майках, едва прикрывающих соски, сфоткавшиеся в спортзале, выкладывали мои слова под своими фотографиями и выдавали мои мысли за свои. Кто-то писал, что так сказали Тимати или Бейонсе, но большинство – что так сказали они сами, и тогда народ ликовал, как здорово их друзья изъяснили свою мысль. И нигде, ни в одном посте среди тысяч не было моего имени. Я пожаловалась в техподдержку, но оказалось, что любая выложенная в интернет мысль уже не является твоей собственностью. Я ничего не могла сделать. За окном было два дня до полнолуния, и меня уже начинало крыть. В то время я неадекватно сильно реагировала на полнолуния. Может, это оттого, что я так прилежно настроила свои локаторы на взаимодействие с миром и мои рецепторы были обострены. Черт его знает, как это объяснить, но сказать, что в полнолуние меня крыло, – это ничего не сказать. Девчонки совершенно не поняли моего негодования по поводу цитаты и, кажется, сочли меня за помешанную на себе дуру. Чтобы не разочаровывать их окончательно, я вышла поорать и порыдать на улицу и написала тому пацану на мопеде, чтобы он приехал и забрал меня отсюда. Тарас, так звали моего голубоглазого спасителя, был у двери отеля через десять минут, «як куля», с бутылкой красного вина за пазухой. Без лишних разговоров он надел на меня свой шлем, и мы унеслись к морскому порту.
Город уже спал. Мы тихо сидели на лавочке под бульканье собирающихся под яхтами волн и хохот рыбаков в прекрасном резонансе с жизнью. Бутылку мы в итоге, открывая, разбили, но не в ней была суть. Пока мы громко смеялись, пытаясь смастерить из «розочки» и другого осколка бокалы, я думала: все имеет смысл, пока в этом мире есть хотя бы один человек, который хочет выпить с тобой вина и посмотреть на звезды.
Той ночью случилось и другое событие. Мне написал один очень милый мальчик.
Федя:
Смотрю фотки такой крутой девчонки, а после вижу, что ты тоже из Балашихи. Так забавно:) Подписываюсь, чтобы и дальше палить интересные фотки и крутые истории!
Обычно я отвечаю людям, не смотря на их страницы вообще. После тысячного письма становится неважно, как выглядит человек, который тебе пишет. Но тут я почему-то зашла на его страницу. Он был очень красив и очень молод. Что-то в его чертах лица казалось мне родным и буквально манило.
Даша:
Сколько тебе лет?
Федя:
Ха-ха! 19!
Даша:
Охренеть! Представляешь, у нас семь лет разницы. СЕМЬ. Как это произошло…
Федя:
Ты родилась раньше.
Вот скажи мне…
Даша:
Недаром.
Федя:
Я не про спаленную Москву. Во сколько лет ты первый раз поехала путешествовать самостоятельно?
Мы перекинулись еще парой строк, и больше мы не переписывались. Но ты запомни этот момент, дружище, потому что мы к нему еще вернемся.
21
– Меня вчера один парень катал на своем мопеде. Он у него быстрее и больше твоего… – вот все, что требовалось написать, чтобы штаны Липатова очень быстро высохли, отутюжились и оказались рядом со мной. Он пригласил меня на пляж поиграть в волейбол, но я добралась туда к моменту, когда игра уже заканчивалась, и успела только, растерянно улыбнувшись, кивнуть его собирающим вещи друзьям.
Все ушли, и мы остались сидеть на пустом пляже, вкопав ноги в песок. Он продолжал выказывать мне знаки внимания все тем же школьным образом: перепевал песенки на гитаре, меняя текст под меня, кидал мне в ноги красивые камушки или прикладывал невзначай руку к моему горлу (он понял, что мне нравится, когда меня слегка придушивают, и теперь постоянно пытался вывести этим движением из колеи). А через несколько часов, в гостях у друзей, когда я лежала на диване, он изобразил, что споткнулся, и плюхнулся на меня со словами «ой, я упал». При этом, как только я реагировала и подступала к нему ближе, он сразу же отстранялся, будто бы чего-то боясь.
Вскоре к нам присоединилась Леля: она хотела снять со мной видео, что я, конечно, посчитала за честь. Я была в синем платье до пола из Сан-Франциско, с венком из розовых цветов в розовых волосах, с украденными в Тахо сережками в ушах, с амулетом с Венис-Бич и с десятком колец и браслетов, у каждого из которых была своя история. Я кружилась на пирсе босиком и смеялась, ветер играл с подолом моего платья, чайки летали над головой. А небо было мрачное, суровое, затянутое облаками. Оно будто бы символизировало покой перед бурей. Милая Леля снимала меня на свои глаза и камеру, я улыбалась ей в объектив так искренне, что, казалось, моя душа записывается на ее пленку, а Макс стоял вдалеке и наблюдал за мной.
Самые красивые моменты нашей жизни сложно объяснить – ты их просто чувствуешь. Я увижу отснятые на том пирсе кадры, только когда одного из них уже не будет в живых.
22
Весь день мы провели с Тарасом и его другом, который устроил подпольную доставку суши в своем подвале. Он говорил с такой скоростью, что я с трудом могла что-то разобрать. Из его истории я уловила, что речь шла о сексуальной связи с девушкой. Рассказывая ее, он использовал слово «макались». Например, «мы с ней макаемся» или «а я уже такой помакался, мне похуй». У одесситов свой жаргон, о чем я каждый раз забывала, пока в их речи не всплывало какое-нибудь новое словечко. Суши-кухня ютилась в одном помещении с гаражом, где друг Тараса ремонтировал мотоциклы и скутеры, перевоплощаясь из повара в механика по три раза на дню и успевая по пути из одного угла в другой как следует «хапнуть»
[107]. Все это происходило в подвале роскошного дома его родителей, увешанного медвежьими шкурами и рогами оленей. Не уверена, что они вообще знали, чем занимается их сын.
