Вечер закончился где-то… Учитывая, что я начала пить в три часа дня и начала с абсента, которым нас угощал Джозеф в своем баре, а закончила темным ромом «Малибу» залпом, вы можете представить, как сложно вспомнить, что было дальше… Я помню то, что помнят другие. Я обнималась со всеми, много говорила на русском и учила всех пить водку. Я проснулась в обнимку с Линкасом в том самом подвале оттого, что нас будил Джозеф и говорил, что сейчас сюда придет его ученик по фортепьяно, у них будет урок, а значит, нам как минимум хорошо бы одеться.
Придя в себя, я отправилась в музей, где проходила выставка моего любимого Энди Уорхола. Для меня навсегда останется загадкой весь кипиш по поводу банки томатного супа. И я не понимаю, почему из всех работ такой популярной стала именно она. Но то, как этот мужик вертел на пальце всю светскую жизнь Нью-Йорка, неоспоримо. Его называли художником, продюсером, писателем, коллекционером, издателем журналов, кинорежиссером, менеджером первой альтернативной рок-группы, организатором лучших вечеринок… И все это правда. Но на самом деле он просто был Энди Уорхолом. На территории всей выставки громко играла та самая группа, «Velvet Underground», продюсером которой он являлся, и «Rolling Stones», они тоже были часными гостями «Фабрики» – студии Энди, где снимались фильмы, проводились выставки, вечеринки и рождалось все поп-арт-искусство. Я пропала в его работах… Особенно в комнате с видеозаписями. Минут двадцать я просто смотрела на неморгающего Сальвадора Дали и на то, как Нико самозабвенно выпускает дым изо рта. Энди любил показывать популярных людей настоящими, видя их как готовое произведение искусства. Поэтому интервью в его студии у знаменитостей брали только знаменитости, а видео снимались инстинктивно. Он относился к жизни и всем ее составляющим как к бесконечному полотну для творчества. И я была с ним абсолютно солидарна.
После растворения в выставке я вышла в кафе при музее, чтобы попросить воды (а она в Америке всегда бесплатная), и заболталась с официантами:
– Значит, ты путешествуешь через всю страну? Как здорово! Куда поедешь дальше?
– Мемфис!
– Мемфис?! И ты едешь туда одна?
– Да.
– Храни тебя Господь, да это же самый криминальный город в Штатах! Там на улице могут застрелить за то, что ты просто свернула не в тот квартал.
Дальше ребята наперебой стали закидывать меня страшными историями, которых они понабрались от своих приятелей. На что я ответила, что это все здорово, но я все равно поеду, потому что там находится дом Элвиса и я не могу проехать мимо.
– Ладно, погоди! – сказала девчонка и ушла за дверь с надписью STUFF ONLY
[13]. Она вернулась с газовым баллончиком и настояла на том, чтобы я взяла его с собой. Я всегда придерживалась политики переделанной цитаты Чехова «не бери ружье, иначе оно выстрелит», но отказываться было бесполезно.
Вечером я должна была встретиться с мальчиками. Мне звонит Джозеф, чтобы спросить, где и как мы встретимся, и тут мой телефон просто подыхает, и я понимаю, что понятия не имею, ни по какому адресу их сейчас искать, ни где я в данный момент живу, ни адрес бара, ни где работает Джозеф, ни их Фейсбуки, ничего! Время было одиннадцать вечера, и все, что у меня было с собой, – мятая пятерка баксов. I’m FUCKED
[14]. По сути, парни могли спокойно никогда не выходить со мной на связь, оставить себе все мои вещи, включая ноутбук и тысячу баксов, спрятанные в чемодане, и в ус не дуть. Я едва ли смогла бы их найти. Я даже не могла украсть зарядку, не то что купить – все магазины уже были закрыты. Следующие полчаса я шла по Нэшвиллу и рыдала в голос, не веря в собственную глупость. Даже паспорт у меня был в чемодане. Я не могла ни от кого позвонить, потому что в Америке почти ни у кого не бывает телефонов с сим-картой, и кого бы я ни спрашивала, можно ли вставить симку в их телефон, таких не находилось. В итоге я дошла до заправки, купила зарядку для машины – только такие там и были, – нашла копа, пошла к нему в машину и, наконец, позвонила Линкасу, потому что другие не брали трубку… через 10 минут он приехал за мной, и я стала смотреть на него, как на героя. Дома мы съели большую пиццу с грибами на четверых и вместе смотрели фильм «Пинк Флойд» «The Wall». Чем больше фильма проходило, тем больше я не понимала, как прожила всю жизнь, не зная этого кино. Я сползала к экрану и боялась моргать, лишь бы не пропустить ни одного кадра. Под суровую сгущающую атмосферу музыку на черном экране появились два цветка – как символ мужчины и женщины. Сначала цветы занялись любовью, а потом стали друг друга грызть. Любовь и война – вот весь наш мир. Ночью Линкас играл мне на гитаре, а я завороженно наблюдала за тем, как он переставляет пальцы.
– Как ты знаешь, куда их ставить?
– Это просто. Давай я тебя научу?
Я неуклюже наставила подушечки на разные струны и попыталась исполнить «Where is my mind», но на первом же аккорде поняла, что у меня ничего не получается, и вместо занятий музыкой мы занялись любовью. С утра я прощалась с ребятами, мне снова пора было в путь. Я вручила им свой блокнот, и каждый в нем что-то написал. Больше всего мне хотелось узнать, что же напишет Линкас. Я чувствовала, что буду тосковать по нему, но это была сладкая тоска. Он сел на бетонные ступеньки, облокотился на стену и стал что-то строчить.
Сидя в автобусе, я открыла страницу и прочитала: «Даша, мир ждет тебя опять. И пока ты едешь на запад, знай: часть тебя останется здесь, в моем сердце. Не забывай, чего ты ищешь, и, как всегда, ЛОМАЙ СТЕНУ! Линкас». Я закрыла блокнот, облокотилась лбом о стекло и с улыбкой уставилась в даль. Мир действительно ждал.
Глава 6
Мемфис, Теннесси
Поздно ночью я вышла на конечной вместе с парочкой оставшихся в автобусе людей. Моя «серая борзая», разворачиваясь, навернула прощальный круг и исчезла в темноте, оставив меня одну. Остановка была единственным освещенным зданием на километры вокруг. Было непонятно, в какую сторону вообще двигаться. Казалось, что там, за лучами света, поджидает что-то плохое. Общественный транспорт если и был, то уже не работал. В конце концов большая афроамериканка за кассой вызвала мне такси до дома моего нового хоста. Я вспомнила о поиске дома немного поздно, но это все равно ничего бы не изменило, потому что во всем Мемфисе было всего два каучсерфера. Один не отвечал, поэтому пришлось согласиться на второго. У него была всего одна фотография, где он идет по полю, и сложно было судить о том, что это за человек. Все, что я знала, – что ему явно за тридцать и что он фотограф. Взамен на ночлег он попросил меня поучаствовать в фотосессии. Я ответила: «Конечно, только если мне не придется раздеваться». Дальнейшую картину я буду помнить всю жизнь. Такси довезло меня до совершенно неосвещенного района. На улицах не было ни души. Единственный пучок света падал из окон одноэтажных домов, наполовину скрытый ветвями деревьев. Выглядело зловеще, как в сказках братьев Гримм. И вот из этой темноты, отодвигая перед собой ветки, к такси выходит какой-то мужик, сильно хромая на одну ногу, согнувшись как горбун, в старой соломенной шляпе с длинными полями и торчащим из-под нее хвостиком. Его лицо и голос были не менее пугающими. С длинным острым носом, за которым прячется рот, он смотрел дикими, выпученными глазами, как стервятник, и говорил высоким скрипучим голосом, как Баба-яга из советского кинофильма. Но бежать было некуда. Негр получил с меня двадцатку и, скрипя колесами, угнал подальше из этой жопы. Кажется, даже ему стало страшно. Мужик взял мой чемодан и молча покатил его в дом. Заходим в помещение: все стены черные, света почти нет, горят только свечи и какой-то неон. На стенах висят портреты кукол без глаз, чучела ворон, ветки и черные сетки. Играет зловещая музыка, где кто-то читает молитвы – кажется, на латыни. В темноте на меня сверкнули две пары глаз. Это были кошки. Они наблюдали за мной, не двигаясь. Сказать, что я пересрала, – ничего не сказать. Он сказал, что я могу спать на полу, и напомнил о плате за ночевку, а именно о фото- сессии.
