– Наши времена гуляний по свету на ша́ру закончились. Теперь все поездки только по плану, – сказал парень с неким оттенком грусти и с ностальгией уставился на мои спальник и рюкзак.
Я поменяла деньги, но так и не придумала, где жить. Тогда ко мне подошел тот русский парень, сказал, что они с семьей едут в центр, и предложил скинуть им пять куков и присоединиться. Я согласилась.
На Кубе какой-то другой, более сладкий и зыбкий воздух. Мы ехали с открытыми окнами на нормальной скорости, но ветер не дул в лицо, а как будто вежливо заходил через окно в гости. Мимо нас проезжали старые американские машины невероятной красоты. Кажется, что каждую украли из музея и привезли на остров втихаря. Пока ребята рассказывали мне о том, почему попасть отсюда на Ямайку практически невозможно, если ты не миллионер, я косилась на кусты обочин, соображая, не стоит ли высадиться и заночевать прямо здесь, пока мы не въехали в город. Здесь меня не найдут, а значит, не ограбят. Эх, надо было брать коврик. Мы несказанно долго виляли по улицам в поисках жилья этих русских ребят. Когда мы наконец достигли цели, я рискнула спросить, можно ли упасть к ним на пол на ночь. Они сняли целую квартиру и, судя по их историям, должны были знать, что такое шароебиться с рюкзаком по городу ночью.
– Извини, у нас другие планы, – отвечают мне ребята и уходят.
Таксист мечтает поскорее от меня избавиться. У меня сохранен адрес самого дешевого места, что я нашла, но он не хочет туда ехать. Он подзывает женщину на улице, спрашивает, есть ли у нее на примете жилье. Она кивает и с наимилейшим видом называет цену:
– Тридцать шесть.
– Тридцать шесть куков?! Это как тридцать шесть долларов? С ума сойти как дорого! У меня таких денег нет!
– Послушай, amor, – говорит мне уставший таксист. – Это всего на одну ночь. Завтра найдешь что-то еще.
– Я на эти деньги должна неделю жить. После одной такой ночи завтра я буду спать на улице…
На помощь приходит «Секси 87». Так написано на растянутой майке полной кубинки в годах с веером и дымящейся сигаретой в руках. В их разговоре с таксистом я выловила знакомое слово «кинсе»
[111]. Мы проследовали за ней за угол. Она стала звонить в одну из дверей. Я начинаю замечать на стенах некоторых домов синий символ глаза, о котором узнала из интернета. Так кубинцы отмечают места, где можно снять жилье. Те самые «кассы партикуляр». Там, куда звонила она, такого знака не было. Дверь никто не открывал. Тем временем к нам подтянулись заинтригованные мальчишки. Они смотрели на меня, как на явление Христа народу. Но я себя ощущала, скорее, слоном в посудной лавке. Не в силах стоять, я легла на капот машины. К этому моменту я была в дороге с утра прошлого дня. Парни стали звонить в соседние двери, кричать имя хозяйки квартиры, и в конце концов среди развешанного белья на балконе второго этажа показалось чье-то лицо. По одеянию дама была под стать своей секси-подруге. Круглое тело на маленьких ножках с покоящейся на животе, как на тумбочке, внушительной грудью, обтягивала черная майка в сетку из 90-х.
– Двадцать.
– Умоляю вас, пожалуйста, пятнадцать…
Она недовольно бубнит что-то «Секси 87» в ответ, и та, прикрыв лицо веером, сговорчески мне кивает.
– Аюдарте
[112], – говорит она и берет мою гитару.
Мы поднимаемся по очень крутой лестнице на второй этаж и заходим в квартиру.
Дома здесь построены самым загадочным образом. Никакой последовательности в архитектуре не уловить. Какие-то комнаты с потолком, какие-то без. На балконе с выступом в полшага по бокам на самом деле скрываются еще две комнаты. Посреди дома могут запросто стоять античного вида колонны. Дома строили испанцы, «по своему подобию». Только вот в бедной Кубе такие колонны, позолоченные канделябры и расписные потолки смотрятся как злая шутка, натуральный подъеб и напоминание о былой роскоши. Мне досталась маленькая комната, напоминающая камеру в тюрьме: бетонные стены, в высоту пространство раза в три больше, чем в ширину. Потолки метра четыре. Туалет без крышки, не смывается. Бумаги, мыла, естественно, нет. Душ надо перекрывать, о чем мне сказали трижды. Кровать такая, что проще спать на полу. Окно маленькое, со вставленными железными жалюзи. Свет через них практически не попадает в помещение. На потолке, там, где должна была быть люстра, дыра. Поведав сексуальным дамам о своем бюджете, я услышала единогласный вердикт, что мне хана, пожелала им спокойной ночи и отправилась в свою дыру. Перед тем как лечь в постель, я обнюхала простыни. Вроде не грязные. В кромешной темноте я укуталась в спальник и уснула, не понимая, зачем я вообще сюда приехала, думая о Феде и повторяя как мантру слова:
– No quiero quedar sola. No quiero quedar sola
[113].
Проведя на острове две недели, объехав несколько городов, пообщавшись с местными и испробовав на себе настоящую кубинскую жизнь, я поняла, что больше не могу здесь находиться. Куба встала рыбной костью поперек моего горла. Один раз я набрела на улицу, где под деревьями лежали мертвые собаки, черепахи, голуби и козлы. Оказывается, так некоторые приверженцы черт знает какой религии (адский замес христианства и африканских вуду) приносят жертвы своим богам – кто ради того, чтобы вылечиться, а кто шлет так проклятия на других, платя за «заказ» животным. Они верят в это, понимаешь? Женщина в белом трясет передо мной медицинским пакетиком с камнями из ее желудка и убежденно повторяет, что если бы она не сделала жертву Богу, то не вылечилась бы.
Никогда прежде я не испытывала такого необъяснимого желания сбежать. Я почувствовала себя в ловушке времени, в тюрьме, в «Шоу Трумана». На каждом углу, ни снимая с лица улыбки, музыканты в тысячный раз исполняют одну-единственную кубинскую песню «Гуантанамера»; мужчины одинаково свистят на одних и тех же улицах; на тротуаре лежат одни и те же лишайные собаки, у которых паразиты прямо на глазах растут; по телику в сотый раз крутят фильм с Джеки Чаном; у прилавка с дешевыми булочками толкаются люди. Им наливают лимонад в грязные стаканы. Они смотрят на меня, как на динозавра, случайно попавшего в фильм про Дикий Запад. А я так же смотрю на них.
С этими людьми, не имеющими никакого представления о том, что происходит за пределами их острова ввиду отсутствия интернета, было не о чем говорить. В их жизни «ничего не происходит и вряд ли что-нибудь произойдет». Они верят, что живут в лучшей стране мира, как были когда-то в этом уверены мы. Но у них нет ничего. Ничего. Ни фильмов, ни одежды, ни книг, ни даже права на то, чтобы ловить рыбу без лицензии и позвать к себе в гости домой иностранца. За такие «вольности» можно попасть в тюрьму, из которой, по словам местных, обратно не возвращаются. Им приклеили на каждую стену лицо Че Гевары и всё талдычат о свободе. Говорят «гордись этим аргентинцем, он нам свободу подарил». Свобода… Свобода… Это громкое слово здесь на каждом углу. Свобода… Конфетка в ярком фантике. Семья Кастро подарила ее невежественным людям, не знающим, каким должен быть ее вкус. Они поверили на слово, положили конфету на полку, любуются ей и не понимают, что под красивой сладкой «свободой» скрывается «тюрьма». Они накрепко заперты в ней горячими фразочками в стиле «Родина или смерть». Родина… Или смерть. Они, конечно, выбрали родину, отсрочив смерть, но умрут, так и не узнав, что можно было по-другому.
