– Сколько у тебя было парней? – а потом называл правильное число.
Или:
– У тебя были когда-нибудь серьезные отношения? – и через секунду: – Ты что, была замужем?
Ему было достаточно задать мне вопрос. Потому что, как только ответ появлялся в моей голове, он уже его знал. Я понимала, что мысль о том, что он читает мои мысли, – бред, и не решалась спросить, верны ли мои догадки. Вернее, нет, кажется, я даже спрашивала, но он просто улыбался и отвечал: «Да я угадал». Так продолжалось первые два месяца нашего общения, пока один раз, когда мы говорили по телефону, я все-таки не поймала его за хвост.
– А в каких отношениях ты с другой своей бабушкой? – и через секунду: – Она была ведьмой? Это как?
– Что? С чего ты решил, что она была ведьмой?
– Ты же только что это сказала.
Говоря по телефону, он не понял, что я не произносила ответа на его вопрос вслух. И тем самым спалился.
– Я ничего не говорила!
Он замешкался.
– Может, ты раньше говорила?..
– Нет! Откуда ты это знаешь? Антон… Ты что, читаешь мысли?
Вот как-то так я это и узнала. Обычно его способность «читать мысли» сопровождалась необъяснимой головной болью. Врачи называют ее кластерной. Если она была легкой – он мог читать мысли по желанию, когда сосредотачивался. Но иногда наступала очень сильная головная боль, и тогда он полностью терял контроль над ситуацией и начинал слышать мысли всех людей в радиусе ста метров. Боль была такой сильной, что он хватался за голову и прятался в угол комнаты, но все равно слышал мысли соседей или мамы на кухне. А вот если, не дай бог, он был в этот момент в людном месте, например в метро, то это был крах. В потоке мыслей всего вагона он уже не понимал, куда едет сам. В голове появлялось сто направлений, сто планов на вечер и так далее. Все это чтение мыслей сводило его с ума. Он относился к этому как к уродству, а не как к суперспособности и боялся, что, если кто-нибудь узнает, окружающие посчитают его шизофреником. Кроме того, он начитался где-то, что правительство ставит опыты на таких, как он, или пытается использовать людей с шестым чувством в своих целях, и просил меня никому не говорить о его тайне.
На меня же это влияло самым хреновым образом. Во-первых, он нагло лез в мою голову. И хоть я и пыталась сопротивляться, ему это всегда удавалось. Для того чтобы ты понял, о чем я, приведу пример. Один раз, когда мы сидели в кафе и обсуждали планы на следующий день, он спросил меня:
– А в каких отношениях ты с этим музыкантом, к которому идешь завтра на квартирник?
Зная, что он сейчас может прочитать мои мысли, я сразу начала думать о том, о чем думать нельзя. В моей голове вырисовывается момент: мы лежим с тем музыкантом вдвоем в палатке, и он говорит мне шепотом на ушко: «Я приеду в Москву и заставлю тебя кончать». Пытаясь скрыть эту мысль, я срочно думаю об ананасе, который плывет по реке. Это была первая придуманная картина, что пришла мне в голову. Я представляла кожуру ананаса, какая она на ощупь, представляла, как шумит река. Это где-то в тропиках. Там пальмы… Так, отлично…
И тут мои мысли перебивает упрямый голос Антона:
– Можешь сколько угодно думать об ананасе, я все равно узнаю…
Я всячески попыталась замять эту тему, и мне даже показалось, что у меня получилось скрыть от него ту картину в палатке. Но, когда я приеду домой, мне придет от него сообщение в кавычках. Всего одна цитата: «Я приеду в Москву и заставлю тебя кончать».
Он устраивал мне разборки и из-за того, о чем думают мои друзья, а иногда, услышав в голове человека одну мысль, сам додумывал, что она могла значить.
Вскоре я стала легко распознавать, когда он впадал в это состояние. В эти моменты он менялся в лице. Это был совершенно другой человек. Не мой любимый и любящий меня парень, а какое-то чудовище. Его глаза превращались в глаза рептилии. Ярко-зеленые, сощурившиеся, с маленькими черными точками вместо зрачков, как у дракона. Обычно в эти моменты он становился злым. Не в том смысле, что он испытывал злость. Он словно становился самой злостью. Словно в него вселялось что-то темное, переданное по родству.
Помимо всего, незадолго до событий, которые я опишу дальше, в его мозгу нашли опухоль. Узнав это, он попытался оттолкнуть меня от себя, потому что не терпел никакого сочувствия. Он ненавидел, когда его жалеют. Я же, наоборот, хотела как-то помочь, искала врачей, но он от всех отказывался. Из-за его «сумасшествия» я многое ему прощала. Прощала все резкие смены настроения и непонятные мне загоны, ведь в другие, светлые моменты это был интереснейший человек с невероятным, загадочным внутренним миром, полным секретов и идей.
И вот той осенью мы все-таки снова сошлись. И как только он понял, что я принадлежу ему и никуда не денусь, что-то в нем опять переклинило, и он с новой силой стал надо мной издеваться. Только когда я в двадцатый раз разжевывала ему, что он ведет себя жестоко, пытаясь достучаться до здравого смысла, он как будто бы просыпался и понимал, что творит. Не хочу перечислять все, что он делал, просто поверь мне на слово, когда я скажу: той осенью меня знатно искалечило. Я как дурочка велась на всю его трехстопную ложь. И даже когда все было очевидно, мне хотелось верить, что это не так. Из главного – он попросил меня не афишировать, что мы снова вместе. И причиной этому была девочка по имени Марина. Марина… Нет на свете имени, которое я ненавидела бы больше. Мар-р-и-ина, как Марла… Этим именем надо было назвать раковую опухоль
[61]. Она была худой, с красивой фигурой, ярко-голубыми волосами и совершенно уродским, кошачьим лицом, украшенным не менее уродскими угловатыми очками, еще сильнее подчеркивающими ее узкие маленькие глазки. Мне потребовалось немного женской хитрости, чтобы найти ее страницу в социальной сети и увидеть десятки его снимков на ее стене. Хуже всего было то, что к ним были прикреплены наши с ним любимые песни и цитаты. Эта девочка незваным гостем ворвалась в мой секретный мир. На одной фотографии она стояла в вязаном свитере из шерсти ламы, который я привезла Антону в подарок. На ее аватарке они с Антоном стояли вместе, полуголые, покрытые то ли взбитыми сливками, то ли хрен знает чем. На снимке она изображала кошечку и скалилась в объектив, а Антон был просто предательски красивым. Это был выстрел в упор. За два года он выложил всего пару наших фотографий, и меня всегда это очень обижало. Тут же он с любовью обрабатывал фотки с Мариной, дополняя кадр так, будто они находятся в космосе, смело выкладывал их и уверял меня, что это ничего не значит. Он сказал, что она влюблена в него до безумия, но между ними ничего не было, кроме того, что по вечерам они вместе слушали «The Doors». Сказал, что она взбалмошная и истеричная, помешалась на нем и никак не может принять тот факт, что они не будут вместе, что если она узнает, что мы с ним снова встречаемся, то станет говорить про него гадости в лагере и строить ему козни. Поэтому он просил меня немного повременить с тем, чтобы все афишировать. Марина же звонила ему при мне почти каждый день, он не брал трубку и говорил, что так лучше. Что она сама отстанет. И даже когда мы встретились с ней случайно у метро и она при мне и другой девочке назвала его своим парнем, взяла под ручку и стала поправлять перья на моей балийской шапке – волке, которая в тот момент была на нем, я все еще верила, что она просто сумасшедшая и пытается спровоцировать меня. Ревность разъедала меня изнутри, но я не решалась ничего сделать. На все мои «какого черта?» у Антона был один ответ: «А ты вообще трахалась с другим парнем в Южной Америке».
