И правда, когда мы выходили каждый из своего туалета, этот музыкант с улыбкой спросил:
– Do you have a blow?
[84]
– Прости, друг. Были бы мы в Боливии, я бы тебя угостила.
Дэниел заговорил-таки с саксофонистом:
– Моя спутница очарована тобой, весь вечер глаз с тебя не спускает. Она думает, у тебя очень интересная история жизни. Даша, иди сюда, это Даррен.
Я чуть со стыда не сгорела. Почти подошла, но, перед тем как пожать музыканту руку, трижды обернулась вокруг своей оси, спрятав лицо в ладони.
– Даррен – это как Дарья, мое полное имя.
– Неужели? – спросил мужчина с улыбкой.
Ну вот, теперь он решил, что для меня это что-то значит.
Мы-таки вышли с ним вместе на улицу.
– Можем ли мы предложим Вам раскурить с нами эту трубку мира? – вежливо предлагает Дэниэл.
– А что там? – не менее вежливо отвечает Даррен.
– Трава и табак.
– О, нет, спасибо…
Ну вот, он, наверное, плохо о нас подумал…
– Спасибо, я не курю.
– Не курите траву?
– Не курю табак. Шесть лет назад бросил. У меня своя трава, не переживайте.
Он вытащил из кармана черного плаща деревянную трубку, зажег спичку и раскурил ее, пуская в небо дым.
– Попробуете моей?
Двух затяжек из его трубки хватило на то, чтобы дальше вся моя ночь была окутана непроглядным туманом. Видно именно столько и не хватало, чтоб моя планка восторга просто зашкалила, застряв там, где-то в небесах. И теперь это случилось. В ту ночь я не вернулась на землю. Помню кадр, что бросилась на шею к этому трубачу и, прислонившись к стенке, о чем-то с ним ворковала. Помню, что, когда мы уходили, какой-то черный парень у выхода окликнул меня комплиментом, и Дэниел решил, что стоит вернуться и завести с ним разговор. Его подруга взяла меня за руку и потащила за собой обратно в бар с фразой «Теперь ты моя девочка». Я пошла, как доверчивый ребенок за взрослым, не пытаясь понять, чего она хочет.
Следующий кадр – она ссорится со своей подругой на улице. Кажется, это ее девушка. Они лесбиянки? О-о-о да, точно лесбиянки.
Значит, слово «герл» имело определенный смысл… Вот как.
Такси. Двадцатка в ладони.
– Заедем в круглосуточный? – спрашиваю я водителя.
– Без проблем!
Дверь. Ключ. Дверь. Постель.
* * *
На следующий день мне написал трубач. Удивительно. Я была уверена, что произвела неизгладимое впечатление полной дуры. Пригласил меня, в самых культурных тонах и длинно изложенных мыслях, послушать его выступление, а затем прогуляться. По всему было понятно, что это свидание. Мне было все так же интересно, и я согласилась.
Я надела платье, за что получила бесплатную поездку до центра города. Какой-то индус, увидев меня в темноте на остановке, проявил желание подвезти девушку. Расплатилась номером. Не ответила два раза. Больше не звонил.
Пока шла, коротенькие мексиканцы-зазывалы окликали меня комплиментами со всех сторон. Удивительно, но приятно. Так уж мы, женщины, устроены. Комплименты для нас, как для цветов вода. Мы тут же расцветаем.
В приподнятом настроении я вошла в бар. Мой загадочный трубач сидел за столиком с остальными музыкантами. Они ужинали перед выступлением.
Я не могла понять, что именно меня к нему расположило. Теперь, в более адекватном состоянии, пыталась проанализировать.
У него доброе лицо и уставшие глаза. Доброе лицо… Уставшие глаза… Господи, нет… Дима.
Вот в чем дело. Он напоминает мне мою первую любовь. Больной, больной мозг. Плохая, плохая голова.
Вот живешь ты, думаешь, что есть чувства, есть высшее… А все проще. На первого парня похож. Неужели я так и буду всю жизнь искать в других людях черты тех, кого любила?
Когда прошла по моей жизни та черта, что разграничила все рельсами на две стороны? С одной – те, кто был важен, с другой – те, кто на них похож? Я вспоминаю слова мамы: «Доча, я думаю, нам всем выделено определенное количество любви».
Может, моя доля уже закончилась и теперь я буду искать карикатуры на то, что было?
Нет. Нет.
Музыканты играют «The autumn leaves», по очереди исполняя соло на своих инструментах. То гитара, то контрабас, то труба, то сакс. Старые музыканты. Сколько в них романтики. Сколько всего надо было выдержать. Отдать душу музыке, не соблазнившись на деньги. Интересно, зачем этот закон природы? Музыкант – значит, бедность. Не считая исключений типа «Роллинг Стоунз».
Мой друг стоит в костюме, и на ногах его простые добрые кеды, походящие на «all star», но даже не они. Сказал мне, что весь день мечтал увидеть мои глаза. Интересно, костюм для меня или для заведения? Остальные без пиджаков и галстуков. Надеюсь, не для меня.
Они доигрывают. Получают какие-то гроши на чаевые. Мы уходим. Он надевает свой загадочный плащ, на который я, как девочка в поисках сказки, повелась. Хотя что там, рядом с ним я и есть девочка.
Мы едем в машине. Дешевой, маленькой, но машине.
– С кем ты живешь? – спрашиваю я, привыкшая к тому, что ни у кого тут нет квартиры.
– With my partner.
– Your partner?
– Да. Она танцовщица. Причем довольно знаменитая.
– А, понятно…
– Ну, ты вчера предлагала встречаться, пока ты здесь.
– Что?
– Ты сказала, что у тебя не может быть ничего серьезного и что мы можем встречаться пару месяцев.
– Я бы такого не сказала… – боже, неужели я так накурилась, что не помню этого?
– Значит, я тебя неправильно понял.
– Видимо, да.
Даррен объясняет мне, что находится в свободных отношениях со своей танцовщицей. Они вместе десять лет. Заводят короткие романы с другими, но возвращаются домой. Все честно, никто ничего не скрывает. Дружище… Знал бы ты, как мой мозг взрывает шаблоны каждый день, как в мультике, нажав на рычаг. Веревочка шипит, пуская искорки, до надписи «ДИНАМИТ» на красных свечках. Совершенно невозможно держать в своей башке понятия «хорошо» и «плохо», когда насмотришься на все разнообразие человеческих убеждений.
Но «nothing’s gonna change my world»
[85], и такой расклад меня не устроит.
Мы шли вдоль берега к мосту Голден Гейт… Все дороги ведут к мосту. Дойдя до пляжа, сняли обувь. Сонный залив приветствовал нас мягкими, тихими волнами, пряча и открывая большие камни, увязшие в песке. Горы были усыпаны маленькими золотыми огоньками как расшитое винтажное платье на какой-нибудь красотке времен Фицджеральда.
