– Ну давай на весах, базару нет…
Достает из-за пазухи весы.
– 2,5, парень. Я тебе больше чем надо отвесил.
– Ну тогда ладно, чувак, нас все устраивает. Спасибо.
– Ладно. Ты уезжаешь завтра. Это значит только одно.
– Что?
– Что сегодня мы должны успеть все. Сколько у нас есть времени?
– Самолет завтра днем.
– Значит, всю ночь мы можем тусить?
– Значит, можем.
Я рассказываю Никите про дом, в котором сейчас живу, мы решаем поехать туда, прихватив с собой его другана Антоху, у которого он вписывался в Окленде. Нужно было встретить его в другом конце города, и мы отправились в путь.
– Зовешь меня в свой дом… Не боишься?
– Чего?
– Что я тебя изобью, как говорят в новостях? – говорит он с желчью и досадой.
– А ты что, собираешься?
– Конечно. У меня с собой как раз кастет в рюкзаке лежит. Люблю бить женщин. И детей.
– Потому что ты красавчик?
– «Потому что я сильней. И они не могут сдачи дать мне». Ямочки у тебя классные.
– Спасибо. Это чтобы все думали, что я хорошая.
– Работает?
– Безотказно.
Мы перетерли особенности жизни в нескольких странах. Наверное, так выглядит светская беседа любых путешественников, которым друг о друге ничего еще толком неизвестно. Но вскоре мы закрыли эту глупую дележку информацией о местах на планете Земля и ушли куда-то дальше.
– В тебе еще остался юношеский максимализм? – спрашивает он меня, закурив красные «Мальборо».
– О, это интересный вопрос. Я бы сказала, что да. Я уже давно словила некий «дзен» и стерла все грани «плохо» и «хорошо». Но иногда, знаешь, хочется все-таки побыть дурой, высказать свое радикальное «фу». Упрямо так, не слушая доводов. По-максималистски сказать, например, что все азиаты – идиоты. И я понимаю, что это неправильно. Но мне нравится. Иначе всем таким просветленным становится скучно жить. Весело же иногда по-детски заявить, что это – говно, а вы – придурки.
– Ты знаешь, была у меня… Хотя ладно. Ты не поймешь.
– Да перестань. Давай уже.
– Короче, вчера был ровно год, как Ханна опубликовала свой пост, где заявила, что я ее избивал. На это слетелись все массмедиа. Им же как раз такая грязь и нужна, чтобы все сочно было, весь этот салат под соусом чужой неудачи. И вот одна работница «Москвы 24» слепила про нас репортаж, специально вырезав все так, чтобы под ее слова клеилось. Мол, «смотрите на этих ребят, они вам заливали, что их жизнь прекрасна, а на самом деле вон там какой пиздец». Так вот, мне тогда впервые в жизни захотелось убить. Только не в шутку, понимаешь, а серьезно. Убить за эту ложь.
– Репортершу? Топором в подъезде?
– Нет-нет. Этого было бы мало. Я хотел, чтобы она страдала.
– Да ладно тебе. Неужели там такой прям размах был? Это же всего лишь телик. Кто его смотрит вообще?
– Ну, я не знаю, что для тебя большой размах, но за один день мою группу посетило 120 тысяч человек. Сама представляешь, какие мне приходили письма. Мне, знаешь ли, хватило. Друг еще один сказал: «Да ладно, чувак, зато распиарили тебя…» Нахуй мне такой пиар… Я в тот день, наверное, раз десять мылся. Просто выходил из душа и заходил обратно. Хотелось всю грязь, которой меня полили, с себя смыть. Но мне все опять казалось, что я в ней.
За следующий час общения я понимаю, что тону во всепоглощающем кайфе простоты общения. Встретились два одиночества. Странно становится от мысли, что мы могли друг друга не знать.
– Ты знаешь, куда мы идем?
– Нам в ту сторону.
– Ты же даже не проверял, – по привычке достаю из кармана телефон и открываю карту.
– Расслабься. Видишь, нам сюда. Значит, мы идем в правильном направлении. Сворачивать еще рано.
Он улыбается и тыкает мне пальцем в ямочку. Я в кои-то веки начинаю чувствовать себя просто девочкой, а не матерой «спроси ее, как жить» бабой. Стемнело быстро. На одной из улиц гусеницами вдоль стены разлеглись укутанные в одеяла бомжи.
– Знаешь, что меня поражает… Ты была на Venice Beach?
– Конечно.
– Видела, как там ночью вся улица бомжами покрывается? И воняет от них – пиздец. В то время как…
– …рядом океан.
– Да нет, круче!
– Душ.
– Душ! Ну пойди ты, помойся! Мне кажется, дай московскому бомжу все, что есть у этих ребят…
– …и он человеком станет.
– Да! Глядишь, работу найдет и заживет прилично. Почему они так воняют, Даш? Почему они не моются?
– Потому что они не трахаются. Им плевать. Никита, уж ты-то должен знать, на чем строится мир.
– То есть остальные моются, чтобы потрахаться?
– Ну да. Кто захочет стоять с тобой рядом, когда ты воняешь? А им плевать. Хотя, может, они даже и трахаются, но с такими же грязными женщинами.
Вот и поворот. Мы свернули с Маркет-стрит, чуть-чуть не дойдя до морского вокзала с часовой башней.
– Смотри, как дорога блестит. Как снежная.
– Да-а. Я это уже давно приметила! Тут всё очень красиво. Все тени, огни… Это мой любимый город.
– Знаешь, вообще я не люблю города. Мне бы дикую природу, это мое. В Африке я просто кайфовал. Но Сан-Франциско – первый город, про который я могу сказать, что он не испортил, а украсил планету. Что планета с ним лучше.
– Да, это самый красивый город. Он маленький, и при этом в нём есть абсолютно все. А еще он самый экологичный, кстати. Никто так не зациклен на экологии, как они. Я уже забыла, что такое одна мусорка подо всё на свете.
– А этот колорит людей. Даже в одном вагоне. Вот этот с усами длинными, этот в разноцветных шмотках, а тут мужичок на работу в пиджаке едет.
– Да, тут никто никого не судит. Причем не потому, что так сказали. А правда, по-настоящему, искренне. Любое проявление себя только поощряется.
– Да, в России за половину таких шмоток крикнут: «Ты че вырядился?»
– «Это у тебя что, свитер розовый?»
– «Чё, пидор, что ли?»
Мы перебежали дорогу. Уже было видно остановку, куда приедет его приятель.
– Слушай… Погоди… Если следовать твоей логике про бомжей, получается, ты только что покрасила волосы в розовый, чтобы быть привлекательной и тем самым меня трахнуть?
– Ха-ха! Ну, это вообще нелогично. Во-первых, если бы я хотела тебя трахнуть, и так бы это сделала. Во-вторых, красить волосы было бы тогда риском. А вдруг тебе не понравится? Вдруг ты кардинально против розовых волос? И получается, я на корню запорю все свои шансы! Нет, это было бы слишком рисково.
