В этот раз для интервью я прихватил себе в помощь несколько наглядных пособий. Как я уже отмечал, мой отец работал в Нью-Йорке в сфере печати и был председателем Союза печатников Лонг-Айленда. Он снабдил меня несколькими таблоидами, заголовки которых наперебой кричали о новых подвигах «сына Сэма».
Я взял в руки экземпляр «Нью-Йорк дейли ньюс» и кинул тому через стол:
— Дэвид, через сто лет никто не вспомнит о Бобе Ресслере или Джоне Дугласе, но все будут помнить «сына Сэма». Скажу честно, прямо сейчас мои ребята в Уичито, штат Канзас, занимаются делом об убийстве полудюжины женщин. Какой-то парень зовет себя «душителем СПУ» — то есть он связывает, пытает и убивает жертв. Знаешь, он оставляет записки, и в них говорится о тебе. Он пишет о Дэвиде Берковице, «сыне Сэма». Он хочет быть, как ты, хочет такой же власти. Не удивлюсь, если он пишет и на адрес тюрьмы.
Я бы не назвал Берковица особенно харизматичным. Он всегда искал признания и славы. От взгляда его ярко-голубых глаз не укрылось бы, интересуются им всерьез или же просто играют с ним. И сейчас в его глазах вспыхнул огонек, когда он услышал мои слова.
— Учитывая, что в суде у тебя не было возможности излить душу, — продолжал я, — скажу, что народ знает о тебе только одно: ты тот еще сукин сын. Но из интервью нам показалось, что у тебя должна быть и другая, светлая сторона. Сторона, оказавшаяся под тлетворным влиянием твоего прошлого. Мы хотели бы дать тебе возможность рассказать о ней.
Даже не будучи любителем демонстрировать эмоции, Дэвид заговорил почти сразу. Он признался, что устроил более двух тысяч поджогов в районе Бруклина и Квинса и каждый из них тщательно задокументировал в своем дневнике. Одиночка, маниакально зацикленный на ведении записей своих действий, — это первая причина, по которой Берковиц ассоциируется с убийцей-фанатиком. Вторая — нежелание вступать в физический контакт со своей жертвой. Он не насильник и не фетишист, не собирал трофеи. Сексуальное удовлетворение он получал от самой стрельбы.
Поджоги, что он устраивал, — в мусорных корзинах и заброшенных зданиях, — носили скорее характер мелкого хулиганства. Как и многие другие поджигатели, Берковиц мастурбировал, глядя на разрастающееся пламя, а затем еще раз, когда пожарные его тушили. Склонность к поджогам вписывается в два других компонента «убийственной тройки» — ночного недержания мочи и жестокости к животным.
Для меня тюремные интервью сродни вымыванию крупиц золота из песка. Основная часть полученной в таких беседах информации — бесполезные камешки. Но если среди них все-таки попадется золотой самородок, дело того стоит. Дэвид Берковиц и был таким самородком.
И вот что в нем особенно интересно. Чаще всего, когда он выслеживал очередную пару в укромном уголке, он подходил к жертве не со стороны водителя — кем чаще всего был мужчина, представлявший для него некоторую опасность, — а со стороны пассажирского сиденья. Это говорит о том, что убийца, заняв стрелковую стойку и спуская курок, выплескивал ненависть и злобу именно на женщину. Множественные пулевые ранения, как и колотые раны, отражают всю силу его ненависти. Вторая жертва, мужчина, как правило, просто оказывался не в то время и не в том месте. Возможно, нападая, Берковиц даже не стремился к зрительному контакту со своей жертвой, предпочитая убивать на расстоянии. Он мог завладеть женщиной из своих фантазий, даже не персонифицируя ее.
Не менее интересен и другой самородок, также «намытый» из словесной руды Дэвида Берковица и впоследствии дополнивший общее представление о природе серийного убийцы. Дэвид рассказал нам, что выходил на охоту по ночам. Если ему не удавалось отыскать подходящую жертву, он шел туда, где охота уже однажды увенчалась успехом. Он возвращался на место преступления (многие другие возвращались к месту, где спрятали труп), на могилы жертв и, что весьма знаменательно, катался по земле, снова и снова переживая свой триумф.
По той же самой причине другие серийные убийцы имеют обыкновение фотографировать или снимать на видео свои злодеяния. Убив жертву и избавившись от тела, они могут захотеть снова испытать то возбуждение, еще раз претворить в жизнь свою фантазию, пережить ее вновь. Берковиц не нуждался ни к украшениях, ни в частях тела, ни в каком бы то ни было другом сувенире. Ему было достаточно вернуться на место убийства, а после этого он приходил домой и мастурбировал, оживляя в памяти пережитые чувства.
Эта информация была для нас неоценимо важна. Многие в правоохранительных органах знали, что преступники возвращаются на место преступления, но никак не могли этого доказать или в точности объяснить. Благодаря таким субъектам, как Берковиц, мы обнаружили, что данное умозаключение соответствует действительности, однако не обязательно по тем причинам, о которых мы подозревали. Одна из них — это, конечно, чувство раскаяния. Но на примере Берковица мы выяснили, что могут быть и другие. Поняв, почему именно тот или иной преступник возвращается на место преступления, можно подготовить и стратегию по его поимке.
Имя «сын Сэма» было нацарапано на клочке бумаги, адресованном капитану полиции Джозефу Борелли, который позже возглавил следственный отдел полиции Нью-Йорка. В Бронксе полиция обнаружила автомобиль с двумя убитыми — Александром Эсау и Валентиной Суриани. Как и остальных, пару застрелили в упор. Рядом с машиной лежала записка следующего содержания: «Ты глубоко ранила меня, назвав женоненавистником. Я не такой. Но я чудовище. Я — сын Сэма. И я скверный мальчишка.
Папа Сэм напьется и начинает беситься. Он бьет свою семью. Иногда он связывает меня и оставляет на заднем дворе. Иногда — запирает в гараже. Сэм любит пить кровь.
„Иди и убей“, — командует он.
Они покоятся за домом. Почти все дети — изнасилованы и забиты — кровь выпита — остались лишь кости.
А еще папа Сэм запирает меня на чердаке. Мне не выбраться, но я могу смотреть из окна, как мир проносится мимо.
Я чувствую себя чужаком. Я на другой волне, не такой как все. Запрограммирован убивать.
Но остановит меня лишь смерть. Внимание всем силам полиции: стреляйте сразу — стреляйте наверняка или убирайтесь с моей дороги, иначе вы умрете!
Папа Сэм теперь совсем стар. Ему нужна кровь, чтобы оставаться молодым. Он пережил слишком много сердечных приступов. „Уф, твою ж так и растак, больно, сынок“.
Больше всего я скучаю по своей принцесске. Она покоится в женском доме. Но скоро мы встретимся.
Я — чудовище, Вельзевул, щекастый бегемот.
Я люблю охотиться. Красться по улицам в поисках того самого — сочного куска мяса. В Квинсе самые славные женки. Я — вода, что они пьют. Я живу охотой, охота — моя жизнь. Крови папочке.
Мистер Борелли, сэр. Я не хочу больше убивать. Нет, сударь, больше не хочу. Но я должен „воздать почести отцу твоему“.
Я наполню мир любовью. Я люблю людей. Я не землянин. Верните меня Иеху.
Люди Квинса, я люблю вас. Желаю всем счастливой Пасхи. Благослови вас Господь в этой жизни и следующей. А теперь мне пора. Пока и спокойной ночи.
