Эшли не обращал на Сэнди внимания. Он возвышался над Дарби черной тенью, изучая ее.
Все еще сжимая ее запястье, удерживая ее напротив полуоткрытой двери в чулан. Его глаза шарили вверх и вниз по ее телу.
Дарби уставилась на пол, на свои кеды восьмого размера, изрезанные льдом и побуревшие от грязи и крови. Десять дней назад они лежали новенькими в коробке.
– Ты была… – Эшли откашлялся. – Ты была близка со своей мамой?
Дарби отрицательно покачала головой.
– Нет?
– Не совсем.
Он наклонился ближе.
– Почему нет?
Она ничего не сказала. Она боролась с его хваткой на запястье, и Эшли спокойно дал ей отпор другой рукой, прижав гвоздемет к ее животу. Его палец лежал на спуске. Что-то в цвете этой штуковины – тошнотворно-оранжевом, как фломастер, – делало ее похожей на чрезмерно большую детскую игрушку. Для ребенка-переростка.
Эшли повторил свой вопрос, и его горячее дыхание щекотало ей шею:
– Почему нет, Дарбс?
– Я была… Я была ужасной дочерью. – Ее голос дрожал, но она совладала с собой. А потом все слова вдруг вышли из нее наружу, будто прорвало дамбу: – Я пользовалась ею. Я манипулировала ею. Я говорила ей ужасные вещи. Однажды я угнала ее машину, открыв ее обувным шнурком. Я пропадала на несколько дней, не сказав ей, куда пошла и с кем была. Я являлась для нее источником неприятностей. Когда я… когда я отправилась в колледж, мы даже не попрощались. Я просто села в свою «Хонду» и уехала в Боулдер. Я украла бутылку ее джина из шкафчика, когда уходила.
Дарби вспомнила, как пила его в одиночестве в своей общежитской комнате. Кислый вкус обжигал ей горло под мрачными обоями – отпечатками с могил незнакомцев, с именами и датами, прорисованными угольными тенями карандаша и воска.
Эшли кивнул, нюхая запах ее волос:
– Мне жаль.
– Тебе? Нет.
– Это так.
– Ты лжешь.
– Я серьезно, – сказал он. – Я искренне сожалею о твоей потере.
– Я бы не стала, – произнесла Дарби сквозь зубы. – Если бы это была твоя мама.
Она чувствовала, как подступают слезы, жаля ее воспаленные глаза, но боролась с ними. Она не могла начать плакать сейчас. Это будет позже. Позже, позже, позже. После того, как копы вышибут дверь и загребут Эшли и Ларса вместе с их оружием, после того, как Сэнди окажется в наручниках, а Дарби и Джей будут в машине «Скорой помощи» с шерстяными одеялами на плечах. Тогда, и только тогда она сможет по-настоящему горевать.
Эшли наморщил брови.
– Как ты угнала машину при помощи шнурка?
Дарби не ответила. Это была ничем не примечательная история. «Субару» ее мамы уже был взломан однажды раньше, и вор-тупица покорежил зажигание отверткой, пытаясь его завести. Требовалось два ключа – первый для двери и второй для зажигания. У Дарби имелся один, но не было другого.
«Ты маленькая испорченная сучка, – сказала ее мама с крыльца, наблюдая, как ее собственный «Субару» заезжает на гаражную дорожку в три часа ночи. – Ты гнилая маленькая дрянь».
– И значит… – Эшли сложил всё вместе. – Вот как ты вскрыла наш фургон, да?
Она кивнула, и еще одна слеза упала на пол.
– Ух ты. Как будто сегодняшней ночью всё должно было случиться именно так. – Он снова улыбнулся. – Я всегда верил, что всё, что происходит, – не случайно. Если тебя это утешит.
Это ее не утешило.
Предполагается, что смерть превращает человека в воспоминание о нем, мысленный образ, идею. Но для Дарби ее мать всегда была идеей. Почему-то после восемнадцати лет жизни в Прово в маленьком доме с двумя спальнями, питаясь той же пищей, смотря то же самое телевидение, сидя на том же диване, она никогда не знала – кто такая Майя Торн. Как человек. Как человек, которым она была бы, если бы Дарби никогда не существовало.
Если бы она действительно оказалась просто гриппом.
«О Боже, мама. Прости меня».
Она почти сломалась. Но она не могла – не перед ним. Рыдания просто застряли у нее в груди, словно стянутой мокрым узловатым полотенцем, отдаваясь тупой болью в ее душе.
«Прости меня за всё…»
Эшли изучал ее еще один долгий момент, сопровождаемый задумчивым сопением и густым запахом его пота. Дарби слышала, как его язык шевельнулся за губами, как будто он боролся со словами, которые не мог сказать. Когда, наконец, он заговорил снова, его голос был другим, с некоторыми эмоциями, которые она не сумела идентифицировать.
– Я бы хотел, чтобы ты была моей девушкой, Дарби.
Она промолчала.
– Я так желаю, очень-очень сильно желаю, чтобы ты и я… чтобы мы встретились в других обстоятельствах. Это, вот это всё – не мое. Ясно? Я не злодей. У меня нет судимостей. Я никогда никому не причинял вреда до сегодняшней ночи. Я даже не пью и не курю. Я просто владелец бизнеса, втянутый в маленькое дельце, которое пошло не так, и теперь я должен зачистить эту грязь и всё привести в порядок, чтобы защитить своего брата. Понимаешь? И ты становишься на пути к этому. Поэтому я спрашиваю еще раз, прежде чем случится что-то ужасное, – где мои ключи?
Дарби пристально смотрела на него, твердая, как скала, и не давала никаких ответов.
Через плечо Эшли она могла видеть часы. Цифры и персонажей на них. Оранжевого Гарфилда, предлагающего букет розовой Эрлин. Ее усталые глаза сфокусировались на минутной стрелке – направленной теперь почти вертикально вниз. 4.22 утра.
Пять минут до прибытия полиции.
– Ты слышал меня, Эшли? – Сэнди встала. – У вас там что, психологический этюд? С ключами или без ключей, всё кончено. Мы все отправимся в тюрьму.
– Нет. Мы – не отправимся.
– И как ты себе это представляешь?
Эшли не ответил. Вместо этого его темный силуэт повернулся обратно к Дарби, и хватка на ее запястье изменилась. Его пальцы пробежались по ее коже, словно липкие щупальца осьминога, перехватываясь поудобнее вокруг руки, сжимаясь. А потом он потянул ее руку вверх, повыше, прижав к стене.
Сэнди повысила голос:
– Что ты с ней делаешь?
Дарби изогнула шею, чтобы увидеть – Эшли держал ее правую руку возле двери кладовки. Прямо напротив дверной петли. Прижимая кончики ее пальцев к золотистым челюстям, на которых виднелась старая смазка и коричневые полосы ржавчины. Она видела ноготь своего мизинца, окрашенный потрескавшимся синим лаком, кусочек уязвимой плоти, лежащий там, словно крошечная голова на гильотине.
«Пять минут».
Дарби взглянула на Эшли, ее живот сводило от паники.
Он подоткнул свой гвоздемет под мышку, чтобы схватиться за дверную ручку свободной рукой.
– Возможно, ты этого не помнишь, Дарбс, но сегодня ты смеялась надо мной из-за моей фобии дверных петель. Помнишь это? Помнишь, как ты меня назвала?
