Хэнк кастрирован.
По бокам от меня стоят два моих начальника. С одной стороны Лорен Мьюз, прокурор округа Эссекс. С другой – Оги. Мы замерли в молчании, подняв голову.
Мьюз поворачивается ко мне:
– Я так поняла, вы просили несколько дней отпуска по личным обстоятельствам.
– Больше не прошу. Мне нужно расследовать это дело.
– Вы знали жертву?
– Много лет назад.
– Тем не менее. Это исключено. – Мьюз одна из тех миниатюрных женщин, которые словно излучают огромную силу. Она показывает на человека, спускающегося по склону холма. – Дело будет расследовать Мэннинг.
Оги пока не сказал ни слова. Он тоже навидался мертвецов, но лицо у него серое. Убийство подпадает под юрисдикцию округа. Город – отделение Оги – только обеспечивает поддержку. Я же буду исполнять роль связного между ними.
– Вы видели, сколько там машин прессы? – Мьюз оглядывается на холм.
– Да.
– Не знаете, почему их столько понаехало?
Я знаю.
– Из-за того ролика с миллионными просмотрами.
Мьюз кивает.
– Человек объявляется сексуальным хищником посредством онлайнового самосуда. У ролика – сколько? – три-четыре миллиона просмотров. Теперь человека находят повешенным в лесу на дереве. Когда станет известно, что он кастрирован…
Ей не нужно заканчивать фразу. Мы всё понимаем. Тут начнется черт-те что. Я чуть ли не рад, что дело буду вести не я.
Алан Мэннинг проходит мимо так, будто нас здесь и нет. Он стоит у слегка покачивающегося трупа Хэнка и якобы разглядывает его следовательским взглядом. Я знаю Мэннинга. Он неплохой детектив. Но и хорошим его не назовешь.
Мьюз делает шаг назад. Мы с Оги тоже.
– Оги сообщил, что вы разговаривали с женщиной, которая разместила ролик, – обращается она ко мне.
– С Сюзанной Хэнсон.
– Что она сказала?
– Призналась, что солгала. Что Хэнк на самом деле не обнажался.
Мьюз медленно поворачивается ко мне:
– Еще раз?
– Миссис Хэнсон просто не нравилось, что кто-то нежелательный ошивается у школы.
– А теперь он мертв, – покачивает головой Мьюз.
Я не отвечаю.
– Невежественные, глупые… – Она снова качает головой. – Я посмотрю, нельзя ли предъявить ей какое-нибудь обвинение.
Возражать против этого не стану.
– По вашему мнению, миссис Хэнсон причастна к этому? – спрашивает Мьюз.
«Нет», – думаю я. И я хочу быть честным. Не надо сбивать Мэннинга со следа, однако пусть дело расследуется наилучшим образом, а этому может способствовать небольшое заблуждение. Поэтому я говорю:
– Думаю, Хэнсоны могут стать неплохой отправной точкой для Мэннинга.
Мы снова смотрим на тело. Мэннинг кружит под ним, гримасничает. Его манеры слишком театральны, он словно по телевизору такое видел, и я не удивлюсь, если Мэннинг, как Шерлок Холмс, достанет огромную лупу из кармана.
Оги не сводит глаз с мертвого.
– Я знаю отца Хэнка.
– Тогда, может, вам и следует его известить, – говорит Мьюз. – А поскольку тут набежало столько прессы, лучше сделать это сейчас, а не позже.
– Не возражаете, если я поеду с ним? – спрашиваю я.
Она пожимает плечами: «Воля ваша».
Мы с Оги отчаливаем. Приехал Франко Кадедду, коронер округа и хороший парень. Он проходит мимо нас, строго кивает. На месте преступления Франко всегда занят только делом. Я возвращаю ему строгий кивок. Оги не реагирует никак. Мы идем дальше. Вот быстро шагает бригада криминалистов в защитных костюмах, респираторах и перчатках. Оги не удостаивает их и взглядом. Его лицо напряжено, он заставляет свои ноги двигаться на пути к скорбной миссии.
– Это лишено смысла, – говорю я.
Оги требуется секунда-другая, чтобы откликнуться:
– Ты о чем?
– О лице Хэнка.
– Что с его лицом?
– Оно не посинело, оно такого же цвета, как и тело.
Оги молчит.
– Значит, он умер не от удушения и не от перелома шеи, – поясняю я.
– Франко разберется.
– И еще одно: запах запредельно тошнотворный. Началось разложение.
Оги идет не останавливаясь.
– Хэнк исчез три недели назад, – продолжаю я. – Думаю, именно с тех пор он и мертв.
– Повторю: давай дождемся экспертизы Франко.
– Кто нашел тело?
– Дэвид Элефант, – отвечает Оги. – Он выгуливал собаку, спустил ее с поводка. Собака прибежала сюда и принялась выть.
– И как часто Элефант делает это?
– Делает что?
– Выгуливает здесь свою собаку. Этот овраг в стороне, хотя и не очень далеко.
– Не знаю. А что?
– Скажем, я прав. Скажем, Хэнк мертв уже три недели.
– Ну?
– Если тело Хэнка все это время висело здесь на дереве, то вы не думаете, что его уже должны были найти? Или обратить внимание на запах? Мы же не настолько далеки от цивилизации, верно?
Оги не отвечает.
– Оги?
– Я тебя слышу.
– Что-то тут не так.
Наконец он останавливается и поворачивается к месту преступления вдалеке.
– Человек был кастрирован и повешен на дереве. Конечно, что-то тут не так, – соглашается он.
– Я думаю, дело тут не в том ролике, – говорю я.
Оги не отвечает.
– Думаю, дело тут в Конспиративном клубе и той военной базе. И связано все это с Рексом, Лео и Дайаной.
Я вижу, как Оги морщится, когда я называю имя его дочери.
– Оги?
Он поворачивается и идет дальше.
– Потом, – бормочет он.
– Что?
– Мы обсудим это потом, – отвечает Оги. – Сейчас мне нужно сообщить Тому, что его мальчик мертв.
Том Страуд смотрит на свои руки. Его нижняя губа дрожит. Он, с того момента как открыл дверь, не произнес ни слова. Он знал. С самого начала. Посмотрел на наши лица и все понял. Так всегда происходит. Некоторые говорят, что скорбь начинается с отрицания. Мне нередко приходилось приносить родственникам жертвы трагические известия, и я открыл для себя: верно как раз противоположное. Сначала приходит полное и мгновенное понимание. Человек слышит известие и сразу же осознает: оно убийственное, облегчения не будет, потому как смерть – дело окончательное. Его мир разрушен, и сам он уже никогда не будет таким, как прежде. Человек понимает это за считаные секунды. Понимание проникает в твои жилы, переполняет тебя. Твое сердце разбито, колени подгибаются. Все твое тело хочет подкоситься, обрушиться, сдаться. Тебе хочется сложиться калачиком. Хочется прыгнуть в шахту и лететь не останавливаясь.
