– Нет, не думаю. Нет.
– Тогда поищем, где есть.
Элли по телефону отвечает мне:
– Боб нашел в подвале старый «кэнон». Он, кажется, в рабочем состоянии, но, наверно, ему нужна подзарядка.
Я ничуть не удивлен. Элли и Боб ничего не выбрасывают. И что еще тревожнее, у них все разложено по полочкам, поэтому даже старая видеокамера, которая десять лет не видела белого света, лежит себе с аккуратным ярлычком. И шнур для зарядки хранится при ней.
– Я могу подъехать через десять минут.
– Останешься на обед?
– Зависит от того, что увижу на кассете, – отвечаю я.
– Да, верно, это разумно. – Элли слышит что-то в моем голосе, она знает меня слишком хорошо. – Все остальное в порядке?
– Потом поговорим. – Я отключаюсь первым.
Дэвид Рейнив за рулем, держит его, широко расставив руки.
– Я не хочу устраивать ничего из ряда вон, – говорит он. – Но если близкой родни у него нет, не мог бы ты отправить тело в похоронный дом «Финис», когда вы закончите, а счет выставить мне?
– Его отец вернулся, – напоминаю я.
– Ах да! – произносит, нахмурившись, Дэвид. – Забыл.
– Думаешь, он не станет заниматься похоронами?
– Он всю жизнь предавал Хэнка, – пожимает плечами Дэвид. – С какой стати он теперь будет вести себя иначе?
Хорошее соображение.
– Я проверю – скажу тебе.
– Я могу сделать это анонимно, если такое возможно. Позову ребят-баскетболистов. Отдать дань уважения. Хэнк этого заслуживает.
Не знаю, чего люди заслуживают, чего не заслуживают, но меня все устраивает.
– Для него это было бы важно, – продолжает Дэвид. – Хэнк всегда чтил ушедших: свою мать, – голос Дэвида смягчается, – твоего брата, Дайану.
Я молчу. Мы проезжаем еще немного. Я держу кассету в руке. Напрягаю все мозги, размышляя о том, что он сказал, и спрашиваю:
– Что ты имел в виду?
– О чем ты?
– О том, что Хэнк чтил мертвых. Моего брата и Дайану.
– Ты серьезно?
Я смотрю на него.
– Хэнка потрясло то, что случилось с Лео и Дайаной.
– Но это не то же, что «чтить».
– Ты и вправду не знаешь?
Я предполагаю, что вопрос риторический.
– Хэнк почти каждый день ходил одним маршрутом. Ты ведь это знаешь?
– Да, – отвечаю я. – Он начинал с Тропинки у средней школы.
– А ты знаешь, куда он выходил?
Вдруг словно кто-то холодным пальцем проводит по моей шее.
– На железную дорогу, – произносит Дэвид. – Прогулка Хэнка заканчивалась ровно на том месте… ну, ты знаешь.
У меня в ушах гудит. Мои собственные слова теперь доносятся до меня словно из далекого далека.
– То есть Хэнк каждый день начинал прогулку от прежней военной базы, – я пытаюсь не захлебнуться в словах, – и заканчивал ее там, где погибли Лео и Дайана?
– Я думал, тебе это известно.
Я качаю головой.
– Бывали дни, он замерял продолжительность прогулки, – продолжает Дэвид. – Пару раз… да, довольно странно.
– Что?
– Он просил меня отвезти его, чтобы он мог засечь время: долго ли туда добираться на машине.
– На машине от базы до железнодорожных путей на другом конце города?
– Да.
– А зачем?
– Он не говорил. Он записывал цифры, делал подсчеты и бормотал что-то себе под нос.
– Подсчеты чего?
– Не знаю.
– Но его интересовало, сколько времени нужно, чтобы добраться от одного места до другого?
– Интересовало? – Дэвид замолкает на секунду. – Я бы даже сказал, он был одержим этим. Я видел его у путей – может, три-четыре раза. Это случалось, когда я добирался до города поездом и мы пролетали мимо него. Он всегда плакал. Ему было небезразлично, Нап. Он хотел отдать дань памяти мертвым.
Я пытаюсь осознать все это. Спрашиваю у Дэвида про другие подробности, но ему больше нечего добавить. Спрашиваю, знает ли он что-нибудь еще, что связывало бы Хэнка с Лео, Хэнка с Конспиративным клубом, Хэнка с Рексом, Маурой и Бет, Хэнка с чем угодно в прошлом. Но все впустую.
Дэвид Рейнив останавливается перед домом Элли и Боба. Я благодарю его. Мы пожимаем друг другу руки. Он снова напоминает мне: если что-то потребуется, чтобы похоронить Хэнка как полагается, он готов. Я киваю. Вижу, он хочет спросить что-то еще, но решает не делать этого.
– Мне не обязательно знать, что на этой кассете, – бормочет он.
Я выхожу из машины, провожаю ее взглядом.
Газон у Элли и Боба вылизан так, словно они готовят площадку для игроков в гольф из профессиональной ассоциации. Клумбы расположены настолько симметрично, что, когда смотришь на правую или левую часть участка, кажется, что видишь противоположную в зеркале. Боб открывает дверь, встречает меня широкой улыбкой и крепким рукопожатием.
Боб работает в агентстве по продаже недвижимости, хотя я толком и не знаю, что он с ней – с этой недвижимостью – делает. Он необыкновенный парень, и я бы его грудью от пули закрыл. Мы пытались несколько раз ездить в спортивный бар «Йэгс» посмотреть баскетбольный турнир «Мартовское сумасшествие» Национальной ассоциации студенческого спорта или плей-офф НХЛ – оттянуться по-мужски, – но, по правде говоря, наши отношения в отсутствие Элли тускнеют. Мы оба ничего не имеем против. Я слышал, что мужчина не может дружить с женщиной при отсутствии сексуального компонента, но, рискуя показаться чрезмерно политкорректным, скажу, что все это чушь собачья.
Элли выходит более настороженная, чем обычно, и целует меня в щеку. Я думаю, что после встречи с Линн Уэллс между нами осталось кое-что недоговоренное, но в настоящий момент у меня другие заботы.
– Видеокамера у меня в мастерской, – говорит Боб. – Она еще не зарядилась, но если будет включена в розетку, то нет проблем.
– Спасибо.
– Дядя Нап!
Дочки Элли и Боба – Ли, девяти лет, и Келси, семи лет, – выбегают из-за угла, как могут выбегать только девчонки их возраста. Они обе обхватывают меня руками, как это могут делать только девчонки их возраста, они почти подавляют меня своей безудержной любовью. Я бы сделал гораздо больше для Ли и Келси, чем заслонил бы их грудью от пули, – открыл бы в ответ убийственный огонь.
Я крестный отец обеих, а своей семьи у меня нет, поэтому я просто обожаю Ли и Келси и балую их так, что Элли и Бобу приходится меня журить. Я наскоро спрашиваю девочек про успехи в школе, и они с большим энтузиазмом рассказывают о них. Я не глуп и знаю: Ли и Келси скоро вырастут и перестанут бросаться ко мне из-за угла. Придется это пережить как-нибудь… Кто-то, возможно, подумает: мне больно оттого, что у меня нет семьи, или оттого, что я не никогда не увижу родных племянников.
