– Не принес, – отвечаю я. – Но я уже наелся, Энди.
– И что это значит?
– Это значит, что либо вы все мне выкладываете, либо я прямо сейчас рассылаю эту запись. – Я держу телефон так, будто мой большой палец готов нажать клавишу «отправить». Я блефую. – Начну с моего приятеля в «Вашингтон пост», а дальше пойду по адресам.
Глаза Ривза мечут кинжалы.
Я издаю вздох.
– Ну, как хотите. – Я делаю вид, что нажимаю кнопку.
– Постойте!
Мой палец замирает в готовности.
– Если я скажу вам правду о базе, вы даете слово забыть об этом?
– Да, – говорю я.
Он делает шаг ко мне.
– Вы должны поклясться памятью брата.
Ривз совершает ошибку, втягивая тебя в это дело, но я и в самом деле клянусь. Я мог бы внести в это оговорку. Мог бы сказать ему, что, если он или его шестерки причастны к смерти моего брата, я не только запою, как певучая канарейка, но лично приложу усилия к тому, чтобы каждый из них в отдельности и все они вместе понесли наказание.
Клятва эта для меня ничего не значит.
– Хорошо, – соглашается Энди Ривз. – Пойдемте поговорим где-нибудь.
– Меня устраивает и здесь.
Он оглядывает парковку подозрительным взглядом. Видит нескольких посетительниц на нетвердых ногах, но вряд ли кто-то из них способен что-то подслушать. И все же он большую часть жизни работал в каком-то секретном правительственном учреждении, ЦРУ или еще где-то, так что мне понятна его подозрительность.
– Давайте хотя бы сядем в мою машину, – предлагает Ривз.
Я выхватываю ключ из его руки и сажусь на пассажирское сиденье. Он садится на водительское. Теперь мы оба смотрим вперед. Перед нами ограда прежней военной тюрьмы, знавшая лучшие дни. Несколько деревянных столбов либо отсутствуют, либо треснули, словно зубы бродяги после многочисленных драк.
– Я жду, – говорю я.
– Мы не были отделением Министерства сельского хозяйства, – начинает Ривз. После этих слов он замолкает.
– Да, я вроде как дошел до этого своим умом, – напоминаю я.
– Тогда все остальное просто. То, что происходило на базе, имеет высшую степень секретности. Теперь вы это знаете. Я это подтверждаю. Этого должно быть достаточно.
– И в то же время нет, – говорю я.
– Мы не имеем никакого отношения к смерти вашего брата и Дайаны Стайлс.
Я смотрю на него весьма и весьма выразительно: «Ближе к делу». Энди Ривз театрально взвешивает свой следующий шаг. Он заставляет меня снова поклясться никому не говорить ни слова, никогда, потому что он в любом случае будет все отрицать, и ничто из сказанного им не должно выйти за пределы салона машины. В общем, ты понимаешь.
Я соглашаюсь со всем этим, и теперь мы можем идти дальше.
– Вы знаете, о каком временно́м периоде мы говорим, – продолжает Энди Ривз. – Пятнадцать лет назад. После одиннадцатого сентября. Иракская война. Аль-Каида. Все эти дела. Вы должны смотреть на те события в таком контексте.
– Ладно.
– Вы помните человека по имени Терри Фремонд?
Я роюсь в своем банке памяти. Помню.
– Сын богатых родителей, белый, из пригорода Чикаго, террорист. «Дядя Сэм Аль-Каида» – так его называли. Что-то в таком роде. Он был в первой десятке ФБР среди особо опасных разыскиваемых преступников.
– Он по-прежнему там, – объясняет Энди Ривз. – Пятнадцать лет назад Фремонд, вернувшись домой, организовал террористическую ячейку. Ее членам почти удалось осуществить то, что могло стать, вероятно, худшим событием в истории Штатов после одиннадцатого сентября. – Энди Ривз поворачивает голову, ловит мой взгляд. – Вы помните официальную историю о том, что случилось с Терри?
– Он понял, что федералы вышли на его след. Бежал через Канаду, потом пробрался в Сирию и Ирак.
– Да, – задумчиво и с осторожностью произносит Энди Ривз, – такова официальная версия.
Он смотрит на меня. А я думаю об оранжевом пятне, которое принял за тюремную робу. Думаю о безопасном месте, о потребности в сохранении тайны. А еще о вертолете, появляющемся в ночи под покровом тьмы и тишины.
– Вы захватили его. Доставили на базу.
До всех нас доходили тогда слухи, верно? Я теперь вспоминаю и кое-что еще, Лео, – о том, что́ ты мне говорил, только вот не помню когда. Мы учились в одном из старших классов. Ты был очарован тем, что в прессе называли «войной против террора». Ты рассказывал мне о них – суровых мрачных местах заключения за океаном, где содержали вражеских боевиков, заставляя их говорить. Они сидели не в обычных лагерях для военнопленных, а в…
– База! – восклицаю я. – Она была секретной тюрьмой для боевиков.
Энди Ривз смотрит в лобовое стекло.
– У нас были секретные тюрьмы в таких странах, как Афганистан, Литва, Таиланд, у них были кодовые названия – Соленая Яма, Яркий Свет, Кварцевый… – Его голос становится тише. – Была одна тюрьма ЦРУ на острове в Индийском океане, прежде там находилась школа верховой езды, и школа осталась, служила прикрытием, так удавалось спрятаться у всех на виду. Эти тюрьмы были крайне важны для нашей борьбы с терроризмом. Там наши военные содержали особо ценных задержанных с целью допросов под физическим давлением.
Допрос под физическим давлением…
– Резонно было содержать их в других странах, – продолжает Ривз. – Большинство боевиков были иностранцами – так зачем тащить их в Штаты? Юридические тонкости связывали нам руки, но если допрашивать боевиков не на американской земле, то закон можно, скажем, усовершенствовать. И пожалуйста, вы можете быть за или против допросов под физическим давлением. Нет проблем. Мне все равно. Только не утешайтесь ложью, будто это не приносило нам хороших разведданных или не спасало жизни. И приносило, и спасало. Но наши люди ведь руководствуются другой моралью? «Я против пыток», – говорят они. «Неужели? А предположим, избив чудовище, на совести которого тысячи жизней, мы спасем вашего ребенка? Тогда вы согласны?» Они не могут ответить: «Конечно, я готов пожертвовать жизнью своего ребенка ради нравственных принципов», поэтому выдумывают всякие умные возражения вроде: «Все равно это не работает». – Энди Ривз отворачивается, и его взгляд тяжел, как столетия. – Пытка работает. В этом-то и весь ужас.
Я чувствую холодок, сидя в темной машине наедине с этим человеком, хотя он и разогревается, рассказывая свою историю. Я видел это и прежде. Тайна страшна, признание ужасно, но, когда начинаешь говорить, тебя как бы отпускает и становится легко, как в свободном падении.
– Решение проблемы казалось очевидным. Забудьте про тюрьмы за океаном. Прямо у нас, в Штатах, были – и остаются – террористические ячейки. Их больше, чем вы можете себе представить. Большинство из них американские граждане, убогие нигилисты, которые ловят кайф от насилия и массового уничтожения. Но если мы арестуем их здесь, в Штатах, у них будут права, справедливый суд, адвокаты и все такое. Они не скажут ничего, и в результате может быть, всего лишь «может быть» крупный теракт.
