Я киваю, словно в восторге от их умозаключений. Их гипотеза не верна, но, пока у меня нет ничего лучше, я помалкиваю, чтобы не настраивать их против себя. Они что-то утаивают от меня. Я бы, вероятно, делал то же самое на их месте. Мне нужно выяснить, что именно они утаивают, а единственный способ добиться этого – дружелюбие.
Я включаю самую обаятельную из своих улыбок и говорю:
– Могу я посмотреть запись видеорегистратора?
Это, конечно, ключевой вопрос. Часто регистраторы мало что показывают, но в данном случае покажут достаточно. Я жду ответа – у полицейских есть все права на этом приостановить сотрудничество, – но, когда они снова обмениваются взглядами, я чувствую: тут что-то новенькое.
Им словно неловко.
– Почему бы вам не перестать валять дурака? – говорит Бейтс.
Больше очаровательные улыбки не работают.
– Мне было восемнадцать, – отвечаю я. – Выпускной класс. Маура была моей подружкой.
– И она порвала с вами, – подхватывает Бейтс. – Вы нам это уже сообщили.
Рейнольдс движением руки призывает его помолчать.
– Что случилось, Нап?
– Мать Мауры, – говорю я. – Вы, видимо, нашли ее. Что она сказала?
– Вопросы задаем мы, Дюма, – отвечает Бейтс.
Но Рейнольдс опять чувствует, что я хочу помочь.
– Да, мы нашли мать, – говорит она.
– И?..
– Она заявляет, что много лет не общалась с Маурой. Что понятия не имеет, где ее дочь.
– Вы говорили с самой миссис Уэллс?
– Она отказалась беседовать с нами, – качает головой Рейнольдс. – А это заявление сделала через адвоката.
Значит, миссис Уэллс наняла адвоката.
– Вы ей поверили? – спрашиваю я.
– А вы?
– Нет.
Я пока не готов сообщить им эту часть. После того как Маура бросила меня, я пробрался в их дом, взломав двери. Да, глупо, импульсивно. А может, и нет. Я чувствовал себя потерянным, сбитым с толку, получив двойной удар: потерял брата, а потом любовь всей моей жизни. Может, это и объясняло мое поведение.
Зачем я пробрался в дом? Я искал какие-нибудь указания на то, куда делась Маура. Я, восемнадцатилетний парнишка, изображал из себя детектива. Я почти ничего не нашел, но из ванной комнаты украл две вещи: зубную щетку Мауры и стакан. Я тогда не подозревал, что со временем стану копом, но сохранил их на всякий случай. Не спрашивайте зачем. Но так я сумел ввести отпечатки Мауры и ее ДНК в систему, когда у меня появилась такая возможность.
Да, меня еще и поймали. И не кто-то, а полиция. Конкретно капитан Оги Стайлс.
Тебе ведь нравился Оги, да, Лео?
После того случая Оги стал для меня кем-то вроде наставника. Это из-за него я пошел работать в полицию. Он и с отцом дружил. Дружки-забулдыги – так их можно было назвать. Нас всех связала трагедия. Это сближает – когда человек переживает то же, что и ты, – правда боль никуда не уходит. Отношения кнута-пряника – точное определение горько-сладкого.
– Почему вы не доверяете ее матери? – говорит Рейнольдс.
– Я наблюдал за ней.
– За матерью вашей бывшей девушки? – недоверчиво переспрашивает Бейтс. – О Иисус! Дюма, вы же типичный параноидальный тип!
Я делаю вид, что Бейтса здесь нет.
– Матерям звонят с неотслеживаемых телефонов. По крайней мере, так было прежде.
– И откуда вы это знаете? – хмыкает Бейтс.
Я не отвечаю.
– У вас есть ордер на прослушивание ее телефонных разговоров?
Я молчу, смотрю на Рейнольдс.
– Вы считаете, что Маура ей звонит? – спрашивает она.
Я пожимаю плечами.
– Так почему ваша бывшая предпринимает такие усилия, чтобы ее не нашли?
Я опять пожимаю плечами.
– Какая-то мысль на этот счет у вас должна быть, – говорит Рейнольдс.
У меня она есть, но я пока не готов делиться с ними. Мысль, на первый взгляд, как очевидная, так и невозможная. У меня ушло немало времени, прежде чем я принял ее. Я опробовал ее на двух людях – Оги и Элли, и они оба считают, что я чокнулся.
– Покажите мне запись с регистратора, – повторяю я.
– Мы еще не закончили задавать вопросы, – говорит Бейтс.
– Покажите мне записи, и я думаю, что смогу понять, в чем тут дело.
Рейнольдс и Бейтс в очередной раз неловко переглядываются.
Рейнольдс подходит ко мне:
– Записи нет.
Меня это удивляет. Вижу, копов тоже.
– Регистратор не был включен, – говорит Бейтс, словно это может что-то объяснить. – Кантон был не при исполнении.
– Мы предполагаем, что полицейский Кантон выключил его, – продолжает Рейнольдс, – потому что возвращался в отделение.
– В какое время он заканчивает? – интересуюсь я.
– В полночь.
– Далеко от этого места до отделения?
– Три мили.
– Так что же Рекс делал от двенадцати до четверти второго?
– Мы все еще пытаемся восстановить его последние часы, – говорит Рейнольдс. – Пока мы знаем, что он патрулировал допоздна.
– В этом нет ничего странного, – быстро добавляет Бейтс. – Вы же знаете, как это обычно происходит. Если у тебя дневная смена, то ты берешь патрульную машину домой.
– А если протокол не требует включения видеорегистратора, его и не включают, – говорит Рейнольдс.
Я не покупаюсь, но и они и не стараются мне это втюхать.
Звонит телефон на поясе Бейтса. Он снимает его, делает несколько шагов в сторону. Пару секунд спустя он произносит:
– Где? – Потом пауза. Потом он отключается и обращается к Рейнольдс, в голосе нервная нотка: – Нам нужно ехать.
Они высаживают меня у автобусной станции, такой пустынной, что мне приходится дожидаться, пока ветер не унесет оттуда перекати-поле. В билетной кассе никого нет. Кажется, что у них и кассы-то нет.
В двух кварталах по дороге я нахожу «мотель без документов», который сулит весь блеск и все прелести герпеса, что в данном случае является логической метафорой на нескольких уровнях. На вывеске тариф почасовой оплаты, обещание «цветного телевидения» – неужели еще остались мотели, которые предлагают черно-белое? – и «тематических номеров».
– Я беру гонорейный люкс, – говорю я.
Портье кидает мне ключи с такой стремительностью, что я опасаюсь, как бы мне не досталось именно то, что я попросил. Цветовое решение номера с большой натяжкой можно определить как «выцветшая желтизна», хотя цвет подозрительно близок к мочевому семейству. Я расстилаю простыню и, напомнив себе, что у меня еще действует прививка от столбняка, рискую лечь.
