Медицинский мир оплакивал потерю такого выдающегося хирурга. Авторы The Lancet сетовали: «В лице мистера Сайма умирает один из самых серьезных мыслителей и, возможно, лучший учитель хирургии в мире…[Он] не будет забыт, пока жив хоть один из его учеников, и как хирурга его будут помнить до тех пор, пока люди нуждаются в хирургии». Редакция British Medical Journal выразился так: «Нет никаких сомнений, что Сайм стоит на первом месте среди современных хирургов».
Листер скорбел об этой утрате больше всех – за один год он потерял обоих отцов. Теперь, когда Сайма не стало, осталось лишь несколько старших хирургов, с которыми он мог бы проконсультироваться. Племянник Листера позже заметил, что при жизни Сайма считали «первым хирургом Шотландии». Теперь, после его смерти, нация надеялась возложить эту честь на Джозефа Листера.
* * *
До сих пор медицинское сообщество неохотно принимало идею о том, что микроскопические организмы вызывают болезни. Как проницательно заметил один из помощников Листера: «Новое и великое научное открытие всегда влечет за собой множество жертв – репутации тех, кто прославился старыми методиками. Им трудно простить человека, чья работа лишила их общественного почитания». И если уж старым хирургам трудно отвыкнуть от десятилетий ортодоксального мышления (так рассуждал Листер), то тем легче провести революцию в умах подрастающего поколения. Он уже обрел преданных поклонников в Глазго и теперь надеялся сделать то же самое в Эдинбурге.
Главной особенностью курса Листера были демонстрации. Его лекции часто касались теорий инфекции, что дополнялось историями болезни и лабораторными опытами. Листер собрал сокровищницу из рекомендаций, предупреждений и иллюстраций, основанных на его собственном опыте. Он даже приводил пациентов из палат в операционную, когда вел занятия в больнице. Цель Листера заключалась не в том, чтобы набить головы студентов фактами, а в том, чтобы привить им базовые принципы. Один студент вспоминал, что хотя этот предмет был для него новым, «факты излагались столь ясно и логично, что я думал: вряд ли здесь может быть какая-либо иная точка зрения!» Уильям Уотсон Чейн, который позже стал знаменитым хирургом и специалистом по антисептике, отметил разницу между курсом Листера по систематической хирургии и курсом, который читал другой профессор. Последний состоял из «очень тоскливых выступлений, полных любопытных теорий о реакциях организма и воспалении» и был «совершенно мне непонятен», – писал он. При этом Чейн был совершенно «очарован прекрасным видением, представленным Листером», и вышел из лекционного зала в первый день занятий, полный энтузиазма в отношении будущей профессии.
Студенты Листера многого ждали от своего преподавателя, а он, в свою очередь, предъявлял им не менее суровые требования. Занятия велись едва ли не с полицейским подходом. Как было принято в то время, студенты при посещении лекции при входе оставляли карточки с именами, что позволяло преподавателю отмечать отсутствующих. Используя эту систему, Листер запретил посещать занятия систематическим прогульщикам. Он собирал входные билеты лично, пропуская молодых людей в его святая святых. Это гарантировало, что студенты не оставят две карточки, за себя и отсутствующего друга – обычная практика, которую Листер ненавидел. «Любая система, что заставляет человека думать, будто ложь в письменном или устном виде – небольшой грех, пагубна, – писал Листер. – Впоследствии он с тем же безразличием не гнушается лгать, устно или письменно». Он также контролировал доступ в класс, чтобы студенты не могли прерывать лекцию опозданием. «Входы и выходы у меня устроены так, что никто не может войти в класс спустя определенное время, – писал он, – а выйти ученики могут только через одну дверь».
Многие профессора в университете Эдинбурга, как известно, теряли самообладание и покидали класс, когда не могли контролировать своих непослушных учеников. Однако Листер владел аудиторией так, как не удавалось его коллегам. Его лекториум был храмом, куда люди приходили поклоняться науке. Как сказал один из его бывших учеников: «В его присутствии можно было услышать звук упавшей булавки; он приковывал к себе внимание, будто наложив на всех заклятие серьезности и усердия». Только однажды это заклятие было разрушено, когда один молодой человек «звонко пошутил» об антисептическом лечении Листера. Листер поднял глаза на шутника, посмотрев на него с грустью и жалостью. «Эффект оказался волшебным, – отмечает все тот же студент. – Через год шутник умер от прогрессирующего паралича. Тогда мы еще ничего не знали о спирохетах [бактериях, вызывающих сифилис], и игриво предположили, что это должно быть Иов покарал его за святотатство».
Для своих помощников Листер держал ту же высокую планку, что и для студентов. В один прекрасный день во время обхода он попросил помощника принести нож. Ассистент вручил скальпель Листеру, который тщательно проверил лезвие на ладони и обнаружил, что он затуплен. Листер торжественно и медленно прошелся по комнате и бросил инструмент на огонь, затем повторил просьбу. Снова помощник протянул ему скальпель, и опять Листер швырнул его в камин. «Пациенты были поражены необычайным видом профессора, сжигающего свои инструменты; все внимание студентов было сосредоточено на Листере и на мне, и те, кто стоял позади, с любопытством вытягивали головы, пытаясь понять, что происходит», – писал позже тот самый помощник. Листер попросил нож в третий раз, и испуганный до дрожи молодой человек протянул ему третий скальпель, который наконец был признан подходящим. Листер посмотрел прямо в лицо помощнику, прежде чем сделать выговор: «Как ты смеешь подавать мне нож, чтобы резать этого беднягу, когда не хотел бы, чтоб таким ножом резали тебя?»
Листер имел основания быть строгим со своими учениками и помощниками. Каждая удачная процедура, каждое успешное применение антисептической повязки служили аргументом против учения о самопроизвольном зарождении. Жизнь не возникала сама по себе, и его ученики могли ясно видеть, в каком случае инфекция не проявлялась. Его отчетов в The Lancet, возможно, было недостаточно, чтобы убедить некоторых хирургов в обоснованности микробной теории, но студенты своими глазами видели, что антисептическая методика действует. И если вправду «видеть – значит верить», то Листеру удалось создать группу последователей, врачей, которые по окончании университета распространили его идеи в широких кругах. «Листериане» (как их стали называть позднее) вскоре стали доминировать как в учебных заведениях, так и в идеологии британской хирургии в целом, распространяя учение об антисептике с благоговейной преданностью.
* * *
Объявление Листера об антисептической системе в 1867 году было только началом его работы над гноящимися ранами. Он продолжал экспериментировать с карболовой кислотой, корректировал и дорабатывал методики. И студенты Листера – которые зачастую, присутствуя на демонстрации и привыкнув к одной технике, на следующем занятии уже знакомились с новой, усовершенствованной – с нетерпением ждали этих улучшений. Для них это подчеркивало ценность экспериментального метода в медицине и показывало, как острота ума и точность наблюдений способны изменять хирургию к лучшему.
С самого начала Листер выступал за массовую стерилизацию карболовой кислотой всего, от инструментов до рук хирурга (из-за этих мер предосторожности у него со временем проявились проблемы с кожей). Однако проблемой оставались лигатуры (даже обработанные карболовой кислотой), которые необходимы для связывания кровеносных сосудов во время ампутаций или прекращения кровоснабжения аневризм. Принято было крепко завязывать лигатуры и оставлять один или оба конца узла достаточно длинными, чтобы они выступали из раны. Это делалось отчасти для того, чтобы обеспечить дренаж, а частично – чтобы облегчить удаление лигатуры после заживления раны. К сожалению, этот метод также позволял инородным телам легко проникать в рану.
