– Даниель болен, – говорит мать, стоя в дверях ее спальни. – Мне нужно остаться дома.
– Да ничего с ним не случилось! – рычит Шарлотта, не поднимая взгляда. – Только что с ним все было в порядке. И сейчас в порядке.
Это не совсем так, и она знает, что не совсем так. Он был тихий и бледный, не донимал ее просьбами поиграть с ним, когда она вернулась домой. Сидел в углу с Кроликом Питером, сосал его ухо. Она чувствует, как какой-то узелок завязывается в ее нутре. Не любви. Она не может любить Даниеля. Для нее все стало только хуже после его появления, но что-то грызет ее там. – Я за ним присмотрю, пока ты будешь работать.
Мать качает головой. Она всегда становится такой, стоит Даниелю заболеть. Шарлотту и близко к нему не подпустит.
– Ему нужна я.
– Тогда зачем ты мне это говоришь?
Когда Шарлотта была маленькой, мать никогда так о ней не пеклась, тогда они были вдвоем. Она ни разу не оставалась из-за нее.
– Нам нужны деньги. – Мать теперь не смотрит на нее, ее взгляд на неподвижном малыше, которого она держит на бедре, а он цепляется за своего кролика.
– Ну?
Тревожные колокольчики начинают звонить в голове Шарлотты. Мать несколько секунд молчит, жует нижнюю губу. Глаза мутные, вероятно, оттого, что она весь день пила с Тони. И опухшие. Неужели мать плакала?
– Ты говори с ней. Я возьму его. – Появляется Тони, берет мальчика из рук матери, хотя ее руки и делают попытки взять сына назад. Даниель начинает плакать – тихие, сдавленные рыдания.
– Шаррот, иди со мной, – говорит он и исчезает в следующее мгновение.
– Я сейчас приду и расскажу тебе сказку, – кричит мать ему вслед. – Про Красную Шапочку. Твою любимую.
Сердце Шарлотты бьется еще чаще. Ей никогда сказки перед сном не рассказывали. Никто не заботился о ней, когда она болела. Даниель такой везучий говнюк, но он этого даже не знает. Мама заходит в ее комнату и аккуратно садится на край кровати. Нет, это что-то другое.
– Ты должна принять это, – говорит мама. Она протягивает одну из своих таблеток от «болей в спине».
– Я не хочу.
– А ну принимай! – Раздается рык Тони из коридора, и Шарлотта вместе с матерью вздрагивает.
– Прими. Тебе не повредит. Тебе будет хорошо. – Мама улыбается, но ее глаза все еще косят в сторону. – Я же тебя знаю, Шарлотта, ты любишь кайф.
– Я не капли не пила. – «Тяни, тяни, тяни». Ничего другого она не может, но она загнана в угол и знает это. Плач Даниеля доносится откуда-то издалека. У нее остается только ее спальня, но спальня уже перестала быть убежищем. Мать сует ей в руку банку лагера, она берет банку и таблетку, и хотя все ее нутро хочет кричать от страха и знания-незнания того, что, как она думает, ее ждет, глотает ее.
– Вот хорошая девочка, – бормочет мать и гладит дочь по волосам. Вид у матери такой, будто она вот-вот заплачет, а это пугает Шарлотту больше всего остального. – Не волнуйся. Все будет в порядке. Всегда все в порядке, если не думать об этом.
– Ему нужно подгузник поменять, – говорит Тони, снова появляясь в дверях. – Я ее отправлю в обжорку. Она там сможет и помыться.
Шарлотта ловит себя на том, что поднимается на ноги. Она не может противиться Тони. Мать не может противиться Тони. Никто ему не противится. Ее ноги дрожат. Она не станет плакать. Это бессмысленно. Она спрашивает себя, когда начнут действовать материнские таблетки и думает: «Скорее, скорее, скорее!» Она поворачивается, берет свою курточку.
– Только в рот, хорошо? – шепчет мама, и ее голос звучит ужасно виновато, пристыженно. Тони ворчит что-то неразборчиво ей в ответ. – Я серьезно, Тони. Серьезно. Ей только одиннадцать.
Шарлотта думает, что упадет в обморок, но не опускает подбородка. У нее есть Кейти. Настанет день – и они убегут. Настанет день – и они смоют с себя все это долбаное говно. Только дойдя до входной двери, она оглядывается. Мама стоит на верху лестницы, Даниель снова на ее бедре.
– Много лет тому назад был один лес. И жила в нем маленькая девочка по имени Красная Шапочка. А еще там жил страшный Серый Волк.
Она не смотрит на Шарлотту, когда говорит. Но Даниель смотрит. В одной руке он держит Кролика Питера, а другой чуть машет вслед Шарлотте. Маленький жест. Только ей.
«Пошел ты в задницу, Даниель, – думает она, выходя вслед за Тони на улицу. – Пошел ты в задницу, маленький говнюк!»
45
СЕГОДНЯ
Мэрилин
Я потрясена. Ну и день! Такая смесь! Адреналин оттого, что я снова на работе и веду себя так, будто ничего не случилось, не позволяет мне уснуть за моим столом, и мне на удивление хорошо, потому что я вернулась в тиски однообразной нормальности.
Это чувство продолжалось целый час до появления Ричарда, неухоженного и безумного, он принялся колотить во входную дверь, требуя, чтобы его впустили. Я не удивилась. Ну разве что чуть-чуть. На каком-то уровне я понимала, что он каждый день наблюдает за парковкой в ожидании моей машины. Если бы не чувство унижения, то мне бы стало легче.
Когда я вышла в коридор, он проделал все то, чего я ждала. Он просил меня вернуться. Умолял. Вполне предсказуемо он начал угрожать. Громко. Прижал меня к стене. «Ты такая уродливая сука, ни один другой к тебе не прикоснется. Ты что, сука, про себя думаешь? Я тебя уничтожу, глупая тварь!» Все так нелепо, чудовище внутри его прорвалось наружу, его лицо искривилось. Я вскрикнула. Он прижал меня к стене, надавливая на мои больные ребра, и вся его ярость ударила мне по сердцу. Как мы дошли до этого?
Этот шум в мгновение ока привлек Пенни. Она не допустит такого говна, и Ричард это понимал. Угрожать жене, бить ее – одно, но с Пенни в такие игры не поиграешь. Она стояла непреклонная, а он пытался проглотить свою ярость, принять адекватный вид, но слюна висела у него на губах – осталась от его криков. Пенни сказала ему, что, если он еще раз появится в офисе, она вызовет полицию и полиция приедет сюда в считаные минуты. Пенни посоветовала мне получить судебный ордер, который запрещал бы ему приближаться. Я расправила на себе одежду, сказала ему, что не вернусь. Все кончено. Я подаю на развод.
Пенни спустилась с Ричардом на первый этаж, попросила охранников проводить его до машины и сказала им, что, если он появится еще раз где-нибудь вблизи здания, они должны немедленно вызвать ее и полицию.
Остаток дня прошел под знаком унижения, выдаваемого за сочувствие. Стейси была мила на манер: «Боже мой, я даже не знаю, что тут поделать». Тоби надулся и сказал, что изуродует Ричарда, как бог черепаху, если тот еще появится. Я чуть не улыбнулась на его слова, потому что, думаю, Тоби ни разу в жизни ни с кем не дрался. А потом Джулия, единственная, кто на самом деле вынудил меня встать на дыбы из-за ее фальшивого сочувствия и жалости. Пенни тоже была не лучше, словно безумие Ричарда могло дать ей основания, чтобы понизить мне жалованье или уволить меня в ближайшем будущем и «оставить всю эту Лизину историю позади».
