На его мягко удлиненном русском лице неожиданно смотрелись узкие азиатские глаза.
– Какое-то время я побуду в Иркутске, могу быть учеником вашим каждый день недели, по вечерам, а потом уеду в Нерчинск, там вы сможете пожить у меня, думаю, на само место, и на жалованье обид у вас не будет. Воскресенье – день без трудов. В Иркутске пока я обедов не даю вследствие отсутствия моей экономки, а в Нерчинске буду рад видеть вас за своим столом каждодневно.
* * *
На этот раз у Оглушко не было Романовского, зато вместо него появилось новое лицо – Анна, полноватая миловидная девушка с коричневым круглыми глазами, как выяснилось, приятельница Полины: отец Анны служил в канцелярии Девичьего института.
– Особенность российского бытия – вечное naruszenie права, – витийствовал Сокольский, поглядывая на девушку и прерываясь порой на тяжелый кашель, – вот мы, ссыльные поляки, по закону не имеем права ни репетиторствовать, ни содержать аптеки, ни заниматься медицинской практикой, zabronione… запрещено иметь нам и свои литографии, нельзя нам торговать вином, золотобычей заниматься, а уж чиновничьи места запрещены особо. Но именно всем этим ссыльные и uprawiać! Иордан и Вартынский служат в золотопромышленных компаниях, у Кароля Паевского уже своя аптека, Поклевский стал виноторговцем… Многим, конечно, пришлось stać się łatwiejsze, то есть, как вы говорите, пан Оглушко, опроститься: Ковальский – портной, Повинский – сапожник… Не всем так улыбается фортуна, как вам, Викентий Николаевич. – Он засмеялся и закашлялся. – За хорошее вознаграждение учить языкам миллионщика Бутина – мне уже донесли: вы ему przypada do gustu… пришлись по душе.
– Улыбается благодаря исключительно вашей помощи, Иосиф Казимирович!
– Насчет законов, пан Сокольский, вы правы: их не нарушаете, а умело обходите, – маленькое, но существенное уточнение! – не только вы, ссыльные, но и любой возжелавший чего-то существенного в своей жизни здесь добиться: ну, сами посудите, не глупо ли запрещать культурным ссыльным учить детей тем же иностранным языкам? – Оглушко снял очки, протер платком и снова надел.
– Государственные чиновники боятся przekonanie… внушения ученикам свободомыслия. – Сокольский зло усмехнулся. – Россия вечная тюрьма.
– Ну про Сибирь я бы так не сказал, – возразил Оглушко, – доведут каторжан до столба с надписью «Сибирь», они думают: все, конец, ад. А здесь и арбузы растут, и золото, и воля… Просто люди живут представлениями, верят в них и от сей веры страдают. Умный человек обходит ведь не законы, Иосиф Казимирович, а закостеневшие представления, некоторые из коих превратились в законы в закостеневших мозгах. Вот противоположный пример: Бутин. Умнейший человек нашего времени, я не раз оказывал лечебную помощь его сестре, пока она не вышла замуж за какого-то скрипача-венгра, Бутин очень любит музыку и выписал его себе в качестве учителя, а он, хитрец, проскочил в зятья; когда я бываю в Нерчинске, я пользуюсь, с позволения Михайло Дмитриевича, его огромнейшей библиотекой на четырех языках. Недавно прочитал в журнале его «Письма из Америки»: умный прогрессивный взгляд настоящего русского патриота, стремящегося лучшие достижения других народов переосмыслить и умело использовать в интересах своего государства. Так вот, Бутин для успешности своего дела любой закон так умело развернет, что ни один чиновник не опровергнет.
– Все до поры до времени, пан Оглушко! В Росии każdy nowy dzień, nowy. Проснешься – и не знаешь, в той ли ты стране и кто ты в ней сам. А вы вросли в сибирскую почву, оттого и znaleźć здесь хорошее, а не дурное. Мне же сия почва вредна! – Сокольский, точно черепаха, втянул голову в печи. И добавил: – Хотя иногда на ней и произрастают такие цветы, как наши urocze panie!
Все заулыбались.
Вышли вместе: Сокольский, Краус и Анна.
– Мне даже воздух местный противопоказан, – заговорил снова Сокольский, – и, когда Романовский пошутил, что именно здесь, в Сибири, naszą wolność, я жестко потребовал извинения: святые для нас, повстанцев, слова так извращать насмешкой! Он, конечно, przeprosić. Легкий и podatny человек. Таким верить нельзя. Иногда смотрю на него – точно одна красивая картинка, а папирос внутри нет. И ловкач. Вот жениться надумал, пока имя невесты держит в тайне – небось wyłowić какого-нибудь золотопромышленника за хвост в лице его дочки…
Он поравнялись с Московскими воротами.
– И ампир ненавижу, – Сокольский снова закашлялся, – и всю их русскую имперскую важность, не при вас, Анна, будет сказано, но przepraszam, такой уж я правдолюб! Вот, читайте: «Сии градские ворота воздвигнуты в 1811 году магистратскими членами по случаю всерадостнейшего дня восшествия на высочайший престол Государя Императора Александра Первого». Высочайший престол! У них! Он у нас, у поляков. Все величие этих русских царей с немецкой кровью, не при вас, Краус, будет сказано, – wymysł, фикция! И законы, ими принимаемые, действительно ни одной моей папиросы не стоят! Или от давности или неверного хранения сгнивший табак, или fałszowanie. Оглушко, кстати, требует, чтобы я бросил курить. Да никогда! В марте 1861-го уже Александр II издал указ, как бы вернувший нашей многострадальной ojczyzny автономию, вы увидели wolność?! Никто ее не увидел. Кłamstwo!
– Кое-что все-таки было, тогда я этого не понял, но сейчас, по прошествии лет, могу оценить здраво: был восстановлен Государственный совет и выборное местное самоуправление всех уровней.
– Фикция! Простите, Анна, что задеваю ваши patriotyczne чувства! – Сокольский прошил девушку желтым взглядом. – Позволяю вам заступиться за родину!
– Я ее просто люблю.
– Чисто женский ответ всегда побеждает! Верно, Викентий Николаевич? Вы-то как ввязались в восстание с вашими рыцарскими przodków?
– Я уже говорил: моя мать из рода Лисовских герба Любич. И вы забыли Курта фон Вагена: он чистый немец, но полюбил Варшаву всем сердцем.
– А после изменил ей с Полиной Оглушко, то есть с Россией! – Сокольский усмехнулся. – Заберет он ее под свою тевтонскую пяту! Он вам пишет?
– Давно не было писем.
– Небось воруют на почте, конверты вскрывают и дома всей семьей читают письма вслух – такое изысканное лекарство от tutejszej скуки.
– Пока все письма от него доходили.
– …Хотя охота здесь хороша, и Байкал нет слов, как прекрасен. Бриллиант природы.
– Сейчас наш Ян Черский, влюбившийся в Сибирь, составляет геологическую карту Байкала с описанием всех прибрежных районов озера, даже самых малых. Я слышал, как раз Бутин эту работу и материалы для нее оплачивает.
– Я знаю Черского, он живет недалеко от нас, на квартире у Ивановых, – сказала Анна, – мне он очень нравится, такой занятный, всегда куда-то бежит, никого не замечая.
– Ученые все такие. – В голосе Сокольского прозвучали ревнивые ноты. – Он у вас бывал?
– Нет, не бывал…
