Анна оказалась девушкой чуткой и намек поняла.
– Позвольте вас пригласить к нам, – расставаясь с мужчинами у ворот своего дома, сказала она, как-то обещающе улыбнувшись смутившемуся Краусу, – в субботу к шести вечера.
– Я русских ненавижу, – переходя на польский, сказал Сокольский, когда девушка скрылась в дверях. – Посмотрите на городских обывателей: карты, пьянство, плутовство.
– У каждого народа есть выдающиеся личности высоких устремлений, но низкий человек у всех народов низок.
– Правда, девушки их чудо как милы, будят во мне охотничьи инстинкты… Закурю!
Глава одиннадцатая. Красноярск. 1915 год
Разбирать записи Николая Бударина было трудно из-за его беглого нечеткого почерка, мешали и правки: Бударин часто зачеркивал написанное, иногда возвращался к показавшемуся ему неудачным отрывку, но, переписав, мог его перечеркнуть снова. Андрей уже не сомневался: ему достались черновики, и как с ними следовало поступить, он не знал. В тишине дома, когда носатая хозяйка переставала греметь посудой, ругаясь вслух и перемывая кастрюли за нерадивой приходящей кухаркой, а Эльза уже спала, наплакавшись, как ребенок, и в очередной раз обвинив Андрея в своей несчастной судьбе, он просто разбирал и переписывал страницу за страницей. Рассказы Бударин писал в тоненьких ученических тетрадях, все они оказались семилетней давности, на что указывал напечатанный на задней обложке календарь с выделением жирным шрифтом дней праздничных и высокоторжественных, и отдельно, чуть ниже, дней неприсутственных:
«1908 г.
Июль.
22. Тез. Ея Имп. Вел. Вдовств. Гос. Импер. Марии Феодоровны
30. Рожд. Его Имп. С. Насл. Цес. и Вел. Князя Алексея Николаевича
Август.
6. Преображение Господне
15. Успение Пресвятой Богородицы
29. Усекн. глав. Св. Иоанна Предтечи
30. Перенес. мощ. Св. Благов. вел. кн. Александра Невского
Сентябрь.
8. Рожд. Пресв. Богородицы
14. Воздвиж. Честн. креста Господня
26. Св. Апостола Иоанна Богослова
Октябрь.
1. Покров Пресвятой Богородицы
5. Тез. Его Имп. Выс. Насл. Цесар. И Вел. Кн. Алексея Николаевича
17. Чуд. Спас. Царск. Семьи от опас.
21. Восшествие на Престол Его. Имп. Вел. Го. Имп. Николая Александровича
Ноябрь
14. Рожд. Ея Имп. Вел. Вдовств. Гос. Императрицы Марии Феодоровны
21. Введ. во храм Пресв. Богород
Декабрь
6. Св. и Чуд. Николая. Тез. Его Имп. Вел. Гос Имп. Николая Александровича
25—27. Рождество Христово».
Кроме тоненьких ученических тетрадок, был еще прямоугольный большой, обшитый бардовой тканью блокнот с коричневой сургучной печатью, из которой торчали черные нити, точно усы конвоира, и надписью: «В этой тетради прошнуровано, пронумеровано и казенной печатью скреплено сто восемнадцать (118) листов. Заведующий политическим отделением Московской Центральной Пересыльной тюрьмы. Подпись». Андрей вспомнил: о данном Бударину разрешении заниматься писательским трудом упоминал отправляющий Андрея в Сибирь полковник Говоров.
Тюремные записи начинались незаконченным стихотворением «Мгновенье», написанным под модного поэта Бальмонта, но с надсоновским надрывом:
Перед нами море плещет,
И усталое зловеще
Под луною гривой блещет,
И вздыхает, и трепещет.
…
Я тогда свои страданья,
Плач души, ее стенанья…
…
Надо мной склонились тени
Жгучих дум. И яд сомнений…
За стихотворением следовал черновой рассказ:
«Виталий Константинович нервно шагал по комнате, держа в руке письмо. Далеким и страшно дорогим веяло от маленьких листов бумаги, исписанных неровным женским почерком. “Неужели я никогда не вернусь?” С тоской, с ужасной тоской шептал он». Следующее предложение было зачеркнуто, Андрей, не разобрав его, стал читать дальше и, переписывая, ставить вместо непонятных слов или фраз многоточие, надеясь вернуться к ним и разобрать позже, а сомнительное или пропущенное слово сопровождал вопросом: «Ни огня кругом. Прииск замер. Полярная ночь. Керосиновая лампа под белым абажуром освещала кипы газет, книг, (две?) трубки морских карт. У кушетки на квадратном куске войлока лежал (…) сеттер.
Заскрипели полозья саней: Катон озабоченно поднял голову и зарычал.
В.К. чувствовал, как рвется (…) его связь с миром, что остался среди шумной жизни столицы. Здесь он один. Никого кругом. Только Катон…
Шумно отворилась дверь, и (…) ввалился Сергей Петрович, приисковый врач.
– Ну вот, так я и знал, – протирая pinсе-nez, проговорил он, «Л» выговаривая (?) как «оу», – заняты самосозерцанием, (погружением?) в глубины индивидуализма. Углубление хорошая штука, но нельзя же уподобляться некоему зверю, что спит в своей берлоге сейчас. – С.П. не хотел видеть мрачности хозяина. Он тонул в море собственного благодушия. – И притом нужно быть хотя бы минимально вежливым. Вы обещали быть сегодня у А.Б.? – Нет, категорического обещания не давал. – Ну это не важно. Вас ждут там… – Я не поеду. – Что за глупости. Все собрались… и… и… – доктор запнулся. – И Ольга Петровна просила вас тащить, если вы будете упираться. – Ну какого черта я поеду – тоску на всех нагонять! – Ну и упорный же вы молодой человек… Вас ждут. – Доктор подчеркнул (?) последние два слова и многозначительно взглянул на В.К.
– Ты не надо ехать! Нет никуда ехать! – Андрей побледнел от неожиданности: на пороге комнаты возникла проснувшаяся Эльза. Она беспрерывно повторяла: – Ты не поеду! Ты не поеду! – В своей прозрачной ночной сорочке она сейчас походила на дрожащий мыльный пузырь, выдуваемый медиумическим ночным кошмаром.
– Я никуда не собираюсь, Эльза, – стал успокаивать ее он. – Тебе, наверное, что-то приснилось?
– Ты лгать мне всегда! Сюда ехаль доктор Паскевич и звал ехаль к ней! Он есть в шкафу! – Эльза кинулась к дубовому шкафу и стала выбрасывать на пол из него одежду. Не обнаружив в шкафу доктора, она упала на пол и зарыдала.
Внизу раздались какие-то стуки и бормотанье: проснулась мадам Шрихтер.
Все это было невыносимо: но не сама Эльза, сугробом застывшая на полу, была причиной возникшего у него тягостного чувства, а его мучительная именно для него самого, тяжелая к ней жалость.
– Эльза, – прошептал он, – прости меня.
Эльза внезапно поднялась с пола и, не глядя на него, вышла. Заскрипела кровать, потом затихла. Хозяйка внизу затихла тоже. Все связано в нашем мире невидимыми психическими нитями, подумал он, мы все сообщающиеся сосуды: что там вообразил о своей исключительности этот бударинский… как его? Виталий Константинович? Ницшеанец, наверное…
