— О Боже! — воскликнул он, — сохрани добрый наш народ от всякого заблуждения, от всякой чужеземной ереси! Как он счастлив в простоте своей, в своей вере, в своей привязанности к царской крови! Теперь, когда иноземцы взвешивают на весах своекорыстия будущую судьбу России, наши добрые ратники поют хвалу новому царю, величая не Димитрия, а кровь царскую, кровь Рюрикову! Ганко! пойдем, пойдем скорее. Сердце мое раздирается: мне горько, очень горько! О, Россия! о, моя родимая!
* * *
Стан запорожцев был укреплен, по их обычаю, повозками и представлял огромный четвероугольник с отверстием с каждой стороны. При каждом входе стояла пешая стража, а кругом расставлены были часовые. Стража остановила боярина.
— Кто вы, откуда и зачем так поздно? — сказал есаул. — Нам не велено впускать в стан никого, разве кто имеет дело к самому наказному атаману
[335].
Боярин, видя, что невозможно проникнуть в стан под именем купца, тотчас переменил свой умысел и, опасаясь подать подозрения, отвечал:
— Я послан от боярина Вельского к атаману; иду прямо из села Коломенского.
— А этот черномазый карло кто таков? — спросил есаул, показывая на Ганко.
— Это мой служитель, — отвечал боярин.
— Грицко! — сказал есаул десятнику, — проводи этих москалей к вельможному пану атаману.
Запорожцы лежали вокруг огней поблизости своих телег, к которым привязаны были их лошади. Глухой гул раздавался в стане, но не слышно было ни криков, ни песен. Посредине стана раскинута была палатка атаманская, там стоял его обоз с сокровищами и казною войсковою. Возле огня на отрубке дерева сидел высокий худощавый бледный воин в высокой черной бараньей шапке, окутанный буркою. Длинные усы его висели до груди, и он, разглаживая их медленно, посматривал исподлобья на своих есаулов, из коих некоторые стояли, а другие сидели вокруг огня и, казалось, заняты были совещанием о делах общественных. Бритые головы с одною прядью волос на маковке, длинные усы придавали их лицам зверский вид. У некоторых за поясом были пистолеты, кинжалы и на бедре кривая сабля. Русский боярин, окинув взором собрание, почувствовал в душе неприятное впечатление. Это полудикое войско казалось ему стадом хищных зверей, готовых при первом случае терзать несчастную Россию. Но, скрепив сердце, он поклонился атаману.
— Что вы за люди? — воскликнул наказный атаман Головня, устремив проницательный взор на пришельцев.
— Я послан к тебе от боярина Вельского с поклоном и спросом.
— За поклон откланиваюсь, — отвечал атаман, — а за делом и самому боярину впору было бы ко мне явиться.
— Он нездоров.
— Так прислал двоих за одного, — возразил атаман с насмешкою, — видно, тяжеловесный боярин.
— Лета и заслуги боярина Вельского извиняют его.
— Летами измеряют достоинство вина, а не человека; заслугами же нам меряться теперь некстати. Заслуги наши начинаются с пришествия царя Димитрия в Россию.
— Вельский служил верно отцу Димитрия и ему теперь полезен, но я не затем пришел, чтоб выхвалять его службу.
— Чего же хочет от меня твой боярин? — спросил атаман.
— Может быть, тебе не понравится, если я стану говорить перед свидетелями.
— У меня нет никаких тайн с боярскими посланцами, — сказал атаман, нахмурив брови. — Говори! Что знаю я, то должны знать и мои товарищи.
— Бояре удивляются, что ты с войском своим не хочешь вступить в Москву, а желаешь остаться под Москвою в стане. Они просят тебя назначить для себя какую угодно часть города. Народ московский будет в опасении, когда ты вздумаешь стоять станом под его стенами, как во время войны или смуты.
— Не за свое дело взялись бояре, — сказал, усмехаясь, атаман. — Я уже переговорил об этом с самим царем. Я, брат, знаю ваших бояр. Ступай к пославшему тебя и скажи, что наказный атаман войска его королевской милости Запорожского делает то, что угодно ему, а не боярам московским, и что на Запорожье не слушаются боярской Думы. Мы пришли в Россию как союзники! Запорожье не область русская!
— Побей бес всех ваших бояр и боярчонков! — воскликнул есаул Проскура. — Мы не знаем никого, кроме царя и своих бунчуков. Мы сослужили службу царю Московскому по добру, по охоте и пришли сюда за наградою. Пусть ляхи и немцы веселятся на Москве, для нас одно веселье на Запорожье, в куренях наших. Нам кто платит, тому мы и служим. Наш кошевой атаман знает, что делать должно, а ты убирайся к черту с своими боярами!
Запорожцы развеселились.
— Скажи-ка боярам, — сказал один из них, — что мы пошили новые мошны на московские рубли и хотим запастись на зиму соболями!
— Да не забудь, — примолвил другой, — что наши молодцы строят новые слободы на Днепре для боярских дочек. — Раздался хохот в толпе, и боярин поспешно удалился. Когда он вышел из стана, Ганко сказал:
— Вот этих удальцов нельзя упрекнуть в притворстве.
— Да, нечего сказать, — отвечал боярин, — здесь коротко и ясно. Славных слуг набрал Димитрий! Если он думает расплатиться со всеми Москвою и боярскою казною, то не на радость пришел он к нам. Одному Богу ведомо, чем все это кончится.
— Не пойдем ли к донцам? — спросил Ганко. — Они стоят по ту сторону села; не далеко ли?
— Зачем ходить к ним, — отвечал боярин. — они душою и телом преданы Димитрию. Знаем мы их! Пойдем обратно в село Коломенское. Там уже ждут меня.
* * *
На высоком берегу Москвы-реки, в селе Коломенском возвышается храм Вознесения Господня в виде пирамиды. Стража расположена была на западной стороне ограды. Лжедимитрий с секретарем своим Яном Бучинским и иезуитом патером Савицким прохаживался в ограде и, наконец, сел на каменную скамью у восточной стены храма. Бучинский и патер Савицкий стояли пред ним в безмолвии. Долго Лжедимитрий смотрел на огни в стане и с удовольствием прислушивался к смешанному гулу, который разносился ветром по окрестностям. Тысячи разных мыслей теснились в его голове. Различные чувствования волновали его сердце.
— Бучинский! — сказал Лжедимитрий, — завтра самый решительный день в моей жизни. Завтра моя нога коснется ступеней трона обширного Русского царства, трона, с которым сопряжена участь стольких миллионов людей!
— И целого христианства, — примолвил патер Савицкий. — Государь, — продолжал он, — наконец ты держишь длинный конец рычага, которым можешь поколебать целую Европу, снискать славу бессмертную в сей жизни и награду в будущей. Разделение церкви на восточную и западную посеяло раздоры между детьми одной матери, ослабило всех и было причиною падения Восточной империи и утверждения могущества поклонников Магомета, угрожающих ныне всему христианству. От тебя зависит теперь благо целого мира! Если ты исполнишь обет свой, данный папе, королю Сигизмунду и нам, и присоединишь Россию к западной иерархии, тогда по твоему мановению вся Европа восстанет противу неверных, и ты будешь Соломоном
[336] между царями, Иисусом Навином между полководцами. Какая блистательная участь! Престол Восточной империи назначен папою избавителю христианства, и ты будешь первым государем в мире, затмишь славу всех римских императоров, восстановив падшую империю!
