— Кто такова эта женщина? — спросили многие из толпы. — Не измена ли это, не подлог ли?
— Я уже поклялся вам, что здесь нет ни измены, ни подлога, — сказал Квашнин. — Сказал я также вам, что эта женщина — несчастная жертва гнусного сластолюбия расстриги: она киевлянка и пришла нарочно в Москву, чтоб обличить своего губителя.
— Решите, что должно предпринять теперь! — сказал князь Никита Трубецкой. — Время дорого, и каждое мгновение должно ожидать, что чернокнижник откроет нас и погубит.
— Россия покорилась имени царевича, — сказал князь Иван Куракин. — Теперь, когда обман обнаружен, — казнь злодею! Да станется с ним, что сказано в Писании: «Изжени от сонмища губителя, и изыдет с ним прение»
[399].
— Казнь злодею! Да погибнет еретик и богоотступник! Смерть ему и всем его клевретам! — раздалось в толпе.
— Но он окружен несколькими тысячами поляков, немцев и казаков, — сказал боярин князь Федор Иванович Хворостинин. — Кажется, и стрельцы ему преданы: быть великому кровопролитию!
— Лучше погибнуть, чем в посрамлении дожить до ниспровержения православия презренным бродягою, — сказал князь Василий Иванович Шуйский. — Но злой еретик еще милостив к нам; он не хочет, чтоб мы были свидетелями сего бедствия, и решился избить всех бояр и знатнейших сановников на Сретенском лугу, где замышляет военные потехи. Сами поляки явно говорят это, и немцы предостерегали нас.
— Справедливо! — сказал князь Василий Васильевич Голицын.
— Нет, да погибнет он со своими разбойниками! — воскликнул князь Иван Куракин.
— Смерть злодею! — раздалось в толпе.
— Но если поляки станут защищать его, — сказал князь Иван Михайлович Воротынский, — тогда может завязаться драка; Польша вступится, и мы ввяжемся в войну, не имея главы!
— Даст Бог мужество, даст силу, разум и средства отвратить бедствия: «Яко обяжу язву твою, и от ран твоих уврачую тя, рече Господь»
[400], — возразил князь Василий Иванович Шуйский. — Разве мы восстаем из видов корысти? Нет, мы беремся защищать веру и царство. С нами Бог, никто же на ны
[401]! Пока мы совещаемся, уже восемнадцать тысяч православных воинов входят в город и займут все входы и выходы. Народ московский вооружается и ждет первого знака к восстанию. Домы, занимаемые поляками, помечены и, как скоро ударит час мести, будут окружены народом. Не щадя живота своего для спасения отечества, я все распорядил к несомненному успеху. Сила небесная одолела злоумышление ада. Враги веры нашей не ожидают скорой мести. Вот пред вами Золотой-Квашнин, который, скрываясь в Польше, спознался с иезуитами. Они знают, что мы хотим избить расстригу, и потому поручили ему известить их, когда решимся начать наше доброе дело. 18 числа мая — день, назначенный к погибели нашей: итак, отвратим удар ударом! Открывшись пред вами, думные бояре и дворяне, в нашем замысле, я, князь Василий Голицын, князь Иван Куракин и братия мои, мы не хотим никого привлекать ни лестью, ни угрозами к доблестному подвигу. Предоставляем каждому на волю быть с нами или не быть. Мы готовы пострадать за православную веру, и те из вас, которые хотят омыть грехи свои кровью еретиков, пусть вооружатся и будут готовы к битве, как ударят в колокола. Сбор на Лобном месте. Да будет, как гласит Писание: «Приближися отмщение града, и кийждо имеяше сосуды истребления в руце своей». Мужайтесь, россияне, и, как во времена Димитрия Донского, идите на смерть за любезное отечество! Се ныне время смертию живота купити
[402]!
— Умрем, но не посрамим земли Русския! — воскликнул князь Никита Трубецкой. — Боже, не остави нас!
— Боже, не остави нас! — воскликнули в толпе. — Не посрамим земли Русския! Умрем или избавим церковь и отечество от гибели! Смерть злодею и его клевретам!
— Бог не оставит православных в правом деле! — сказал князь Василий Иванович Шуйский. — Теперь ступайте, братия, кому куда следует. Вы, воины, к дружинам, а вы, бояре и дворяне, в домы свои и ждите колокольного звона! Увидимся!
* * *
У крыльца новых палат, построенных Лжедимитрием, возле разрушенного дворца Борисова, стояли на страже два немецкие воина с алебардами, завернувшись в свои бархатные плащи. Ночь была тихая, и они стали разговаривать между собою.
Первый воин. Для чего это князь Димитрий Шуйский велел идти домой нашей дружине и оставил только одних стражей?
Другой воин. Для того, что вовсе не нужно, чтоб целая сотня дремала всю ночь в коридоре, когда довольно тридцати человек, чтоб охранять входы во дворец.
Первый воин. Но прежде этого не было.
Другой воин. Ведь всякая вещь имеет свое начало и конец.
Первый воин. Начало наше здесь хорошо, а конца я боюсь. Русские не любят нас.
Второй воин. И мы их не жалуем. Вот тебе и конец.
Первый воин. С некоторого времени они стали чрезвычайно дерзки! Бранят и даже бьют наших на улицах, не продают нам в лавках ничего, а особенно пороху и оружия, и все грозят!
Второй воин. Все это случается с дураками. Посмотрел бы я, как бы они обидели меня и не продали, чего мне надобно!
Первый воин. А что б ты сделал?
Второй воин. Убил на месте каждого, кто бы осмелился нагрубить мне. Пусть знают, что значит телохранитель царский!
Первый воин. Но их много, а нас сколько?
Второй воин. Один пес гонит стадо овец.
Первый воин. Нет, не бывать добру! Я хочу возвратиться на родину, в мою Ливонию!
Второй воин. Ступай с Богом, будут другие на твое место. У такого доброго царя не только мы, но и первые бароны за счастье поставят быть телохранителями. Нам платят, как благородным рыцарям, одевают, как бургомистров, чего же более! А такая воля — что и московские бояре нам завидуют!
Первый воин. Слышишь ли ты шум за стеной? Неужели так рано собирается народ на Красной площади?
Второй воин. Верно, торговый день. Который час?
Первый воин. Било три часа. Уже светает.
Второй воин. Вот уже отперли и Фроловские ворота. Смотри, идут бояре: князь Димитрий Шуйский, князь Григорий Волконский и канцлер Афанасий Власьев. Что так рано?
