— Мне до полуночи виделся страшный сон. Казалось, будто бы мой суженый вел меня за руку к алтарю в Успенском соборе. Вокруг стояли бояре, духовенство и народ. Отец мой, матушка, брат и все ближние держались за руки и шли за мною; а тебя не было с нами, нянюшка. В церкви раздавалось божественное пение и было так светло от множества свеч, как среди бела дня. Вдруг загремел гром, заревел ветер, и церковь потряслась. Пение умолкло, свечи погасли, жених опустил мою руку и исчез. Одна только лампада пред образом Богоматери освещала храм. В ужасе и трепете я оглянулась, но не нашла ни родителей, ни брата. Бояре, духовенство и народ отворотились от меня и стали закрывать лица кто шапкою, кто полою платья, кто руками. Мне сделалось страшно! Хочу кричать и звать родителей, но голос замер; хочу бежать к народу — ноги с места не двигаются. Гром сильнее загремел, земля затряслась, расступилась, и показался гроб. Из него выскочил ужасный змей с венцом на голове, бросился на меня, обвился вокруг и хотел увлечь в могилу; но вдруг опять загремел гром, блеснула молния, и громовая стрела от образа Богоматери ударила в голову змея. Он пал мертвый к ногам моим; я очутилась на краю могилы в черной одежде… и проснулась!
— С нами сила крестная! — сказала няня, перекрестясь. — Молись, постись и принеси покаянье, мое дитятко? Этот сон не предвещает доброго! А укусил ли тебя змей?
— Нет, нянюшка, только сжал, а вреда не сделал.
— Тем хуже! — возразила няня. — Если б змей укусил тебя во сне, то значило бы, что лукавый хотел сделать зло, да не мог. Гром — страшные вести; церковные свечи — похороны; сладкое пение — плач; черная одежда пред алтарем — монастырское житье. Венчанный змей — никогда об этом не слыхивала! Уж не немецкий ли это князь?
— Неужели все сны сбываются, нянюшка? Братец говорил, что он вычитал в книге, что сон, так же как мысль, не предвещает ни доброго, ни худого. Вздумается и привидится, неведомо как и от чего, а всему причиною кровь и то, как что виделось наяву и слышалось от других. Братец мне много толковал, да, признаюсь, я не все поняла. Он говорил много всякой всячины, как будто какой доктор, а кончил смехом, примолвив, что снотолкователи велят верить снам наоборот; итак, мой страшный сон должен обратиться в радость.
— В каждом слове братца твоего, царевича Феодора Борисовича, все немечина да немечина! — воскликнула няня. — Не губи души своей, мой светик, и слушайся нас, старых людей. Господь Бог иногда карает детей за грехи родителей и праведных предостерегает снами и знамениями. Бывают сны от Бога, милая. Это стоит и в Писании. Отврати беду от себя или от ближних постом и молитвою. Слушай меня: ведь ты знаешь, что я люблю тебя более жизни. Ты чиста и непорочна, как агнец; Господь Бог услышит твою молитву.
У Царевны навернулись слезы на глазах. Она присела на кровати и закрыла лицо белым платком. В это время вошла Настасья, и за ней карлица Даша с ларчиком.
— Отврати взоры от земного и подумай о Боге, мое дитятко, — сказала Марья Даниловна царевне. — Вели отнести ларец на прежнее место. Что ты увидишь нового в образе твоего немецкого князя? Вот какое время! Когда нас отдавали замуж, мы не знали, не видывали женихов До свадьбы; а ныне сманивают и соблазняют царевен писаными образами, да хотят еще, чтоб они перед венцом подружились да слюбились с сужеными! Господи, воля твоя! Привелось дожить до преставления света!
— Даша! отнеси назад ларчик и скажи девицам, чтоб шли по домам и по своим светлицам, — сказала царевна карлице, — я хочу остаться одна в моем тереме: мне нездоровится. Только не сказывай об этом никому. — Карлица вышла в одну дверь, а Настасья в другую.
— Выкушай мятного настою, — сказала няня царевне, — это хорошо после бессонницы, а на ночь испей крещенской водицы. Пуще всего не думай о мирском и засни с молитвою. Увидишь, что отдохнешь спокойно и встанешь весела и здорова.
Царевна встала с постели и собиралась идти в свой терем.
— Куда, милая, так рано? — сказала Марья Даниловна, — еще теперь только начинает смеркаться. Посиди у меня. Скоро придет мой лекарь, чернец, он рассеет твою кручину. Слова его сладки, как мед, и ум озарен благодатью Божиею. Он также много выходил по чужим землям и видел много всяких диковинок: был в Иерусалиме, в не-мечине и во всех папских государствах; на Афонской горе
[56] изучился от греческих монахов лечению недугов и всякому знанию.
— Признаюсь, нянюшка, что мне страшно глядеть на этого чернеца. Он хотя и молод, но в лице его что-то суровое. Он так ужасно, так пристально смотрел на меня своими серыми глазами.
— Я не приметила ничего страшного, ни сурового в лице монаха, — возразила няня. — Куда как зорки ныне глаза у красных девиц! Уж ты знаешь, что у него серые глаза?
— И рыжие волосы, которых я также боюсь, по твоим же словам, — примолвила царевна.
— Не всякое лыко в строку, дитятко! Есть злые и добрые люди всякого цвета и волоса. В писаниях говорится о многих златовласых угодниках и поборниках веры. Впрочем, чего тебе бояться при мне, моя голубушка? Настасья, подай свечу!
Служанка поставила свечу на стол и едва успела запереть двери за собою, они вдруг отворились и вошел чернец с длинными четками в руках, с книгой под мышкою. Он остановился у порога, помолился пред иконами и поклонился царевне и ее няне.
— Подойди ближе, святой отец, — сказала Марья Даниловна, — и присядь на этой скамье. Царевна позволяет; не правда ли, моя родимая?
— Милости просим, — отвечала царевна, смотря на рукав своей ферязи
[57].
Монах приблизился к кровати, сел на скамье, взял больную за руку и, смотря ей в глаза, сказал:
— Слава Богу! Он услышал грешные мои моления и возвратил тебе здоровье. Вот последнее лекарство: шесть порошков. Принимай с водою по одному утром натощак и ввечеру, ложась спать. Только не изволь кушать рыбного и берегись холода, как я прежде сказывал.
— Спасибо тебе, добрый отец Григорий! Я почти совсем здорова, только не могу крепко держаться на ногах.
— Все будет хорошо, только будь терпелива и поступай по моим советам, — отвечал монах.
— Святой отец! — сказала няня, — ты обучен книжной мудрости и проник в тайный смысл писаний, сокрытый для нас, грешных мирян. Скажи, должно ли верить снам?
— Как не верить тому, чему верили мудрецы и патриархи? — отвечал монах, посмотрев на царевну, которая побледнела, как полотно. — Особенно достойны примечания сны, видимые людьми, поставленными Богом выше других человеков. Невидимые силы действуют более на душу порочную или на существо добродетельное и невинное. Люди обыкновенные не подвержены влиянию случаев чрезвычайных; они бредут, как стадо, протоптанною стезею от колыбели до могилы.
