— Ах, родитель мой! — воскликнул юный Феодор с слезами на глазах. — Стоит ли будущее мое величие тех жертв, которые ты приносишь для утверждения меня на престоле? Если между ними есть невинные?.. Несчастие безвинного может обратиться на мою голову.
— Безвинные!.. Дитя! — воскликнул Борис. — Кто тебе внушил эти мысли, эти рабские чувства? Для того ли отваживал я мое счастье, спокойствие и… словом, отваживал все, чтоб передать власть в руки малодушного? Безвинные жертвы! Разве это не вина — завидовать мне, быть неблагодарным? Честолюбивые бояре питают ко мне злобу и ненависть за то только, что я царь и что не каждый из них царем на моем месте; они почитают меня виновным за то именно, что я возвеличен судьбою не по рождению, но по заслуге. Неужели я должен почитать их правыми за то самое, за что они почитают меня виновным? Стыдись своей слабости, первородный сын родоначальника нового царского поколения! Кровь, пролиянная на войне, на защиту веры, престола и отечества, как целебный бальзам, оживляет и укрепляет силы государства. Я в войне среди мира для доставления тебе спокойного царствования; понимаешь ли, сын мой?
— Но где же твои враги, государь, где противоборники? — сказал Феодор. — Все беспрекословно повинуются твоей власти, от первого боярина до холопа; все по одному твоему мановению готовы положить за тебя свои головы. Родитель мой! я молод и неопытен, не смею ни давать тебе советов, ни излагать моего мнения. Но я читал в «Римской истории», что многие римские императоры напрасно терзались подозрениями и казнили людей праведных по наущению злых, которые изветами и ложными доносами хотели выслужиться, показать свое усердие для приобретения царских милостей и вместе для удовлетворения своему мщению. Таков был Сеян при Тиверии
[75]…
— Хорошо, что ты помнишь прочитанное; но зачем же ты забыл о заговорах подлинных, невымышленных, которые были составлены на жизнь многих римских императоров? — сказал Борис, горько улыбнувшись. — Сын мой! взятое силою должно быть и охраняемо силою. Сладко благотворить и миловать, но я принужден прибегать к казням и опале для доставления тебе и потомству твоему наслаждения делать добро. Мучусь, терзаюсь для счастья, величия моего рода! Сын мой, утешь меня! — Борис встал, и юный Феодор бросился в его объятия. Слезы их смешались.
— Благотвори, милуй, родитель мой! — воскликнул сквозь слезы растроганный Феодор. — Не хочу другого дара от тебя, кроме любви народной!
— Это твой удел, сын мой, — сказал Борис, сев на прежнее место, — тебе предоставляю милость, себе строгое правосудие и труд истреблять крамолу. Но если сердце твое будет говорить в пользу обвиненного — проси, я не откажу тебе в помиловании.
— Благодарю тебя, родитель мой! Ты делаешь меня богаче всех владык земных! — Феодор бросился к ногам государя и облобызал его руки. Борис поднял сына, прижал к сердцу и благословил.
— Ступай почивать и позови ко мне моего немого, чтоб раздел меня и положил в постель, — сказал Борис, — я две ночи мучусь бессонницею и сегодня так утружден, что надеюсь заснуть. — Феодор вышел, и Борис стал молиться перед образом.
ГЛАВА IV
Свидание двух заговорщиков. Подозрения. Прием польских послов в Грановитой палате
Монах из дворца пошел прямо к церкви Василия Блаженного на Лобном месте. Здесь, на паперти, дожидался его товарищ.
— Ну, слава Богу, наконец ты отделался благополучно! — воскликнул Леонид. — Я начинал уже беспокоиться о тебе. Ты слишком смело начинаешь, Иваницкий! Монашеская одежда не всегда может спасти тебя от предательства клевретов Бориса и его подозрительности.
— Первый шаг сделан, теперь робость скорее может погубить, а не спасти, — отвечал Иваницкий.
— Кто тебе говорит о робости? — возразил Леонид. — Благоразумие и робость не похожи друг на друга. Но излишняя смелость может испортить все дело, погубить тебя и всех нас…
— Что, всех вас? — воскликнул Иваницкий, прервав речь приятеля. — Везде вы о себе думаете! Что с вами станется? Неужели ты думаешь, что огонь и железо могут заставить меня изменить товарищам, открыть тайну? Не знаешь ты меня, Леонид! Я смолоду закалил себя на все труды и муки. Есть ли при тебе нож? Испытай: режь меня — увидишь, что испущу дух, но не подам голоса.
— Бог с тобой! — сказал Леонид. — Береги свое терпение на другой случай.
— Знаешь ли ты, с кем был я наедине, в Кремлевских палатах? — сказал Иваницкий.
— Разве ты ходил не к няне царевниной? — спросил Леонид.
— Ходил за зайцем, а видел волка, — примолвил Иваницкий. — Я беседовал наедине с царем Борисом!
— Шутишь! — воскликнул Леонид.
— Клянусь Богом, что говорю правду. Царь Борис застал меня у няни, где была и царевна. Сперва разгневался, но, узнав, что я толкую сны, призвал к себе и открыл передо мною душу свою!
— Видно, он догадался, что ты пришел за его душою. Что ж он говорил тебе? — спросил Леонид.
— Я целовал крест, чтоб молчать, — отвечал Иваницкий. — Скажу только, что в каменном сердце Бориса есть также трещины, слабые стороны, чрез которые можно сокрушить его силу душевную. Любезный друг! Царь Борис кажется твердым, непреклонным, выше судьбы; но надобно видеть сильных в минуты их слабости, чтоб знать их совершенно. Борис с летами упал духом: суеверие им овладело. Лютейший враг его и наш лучший помощник — собственная его совесть. Он мучится на престоле, как грешник в аде, и не устоит противу грозного испытания, когда законный наследник царства восстанет из гроба требовать от него отчета. Теперь я совершенно уверен в успехе. Сновидения Бориса и его дочери, виденные ими на одной неделе, — ужасные сновидения — открывают мне будущее.
— Давно ли ты принялся за ремесло вещуна и снотолкователя? — спросил с улыбкою Леонид.
— Не смейся, друг мой! Ты знаешь, что я далек от предрассудков и суеверия и не вовсе верю тому даже, чему надлежало бы верить, но… не постигаю сам причины, отчего сон Бориса привел меня самого в ужас. Удивительнее всего, что и царевна видела во сне ужасные мечты, весьма близкие к нашим замыслам. Должно быть в мире что-то сверхъестественное, чего мы не можем постигать нашим умом. — Иваницкий задумался и после краткого молчания воскликнул: — Ах, как мила царевна Ксения!
— Ты, как языческий жрец, восхваляешь жертву пред закланием, — сказал Леонид.
— Нет, друг мой, — сказал Иваницкий пламенно, — Ксения не погибнет! Она должна жить и быть счастливою. Я — защитник ее!
— Ты сам не знаешь, что говоришь, — отвечал Леонид. — Престол должен быть очищен для законного государя, а этого нельзя сделать, не истребив целого семейства Годуновых.
— Пусть погибнут все — кроме Ксении! — воскликнул Иваницкий.
