— Садись, ты, мудрая голова! — сказал кошевой писарю. — Да посмотри, что тут писано. Глаз мой лучше видит неприятеля в поле, чем эти крючки на бумаге. Читай!
Писарь стал читать:
«Вельможный пане атаман! ты прислал ко мне двух своих казаков, чтоб узнать, что делается в Москве и в Польше. Скажу тебе верно: не бывать войне между Москвою и Польшею. Умный Cariera все уладил, и московские послы в Вильне заключили мир на 20 лет. Наш король хочет воевать со шведом, своим дядею, который завладел Шведским королевством и боялся, чтоб Москва не помешала ему, а Московский царь Борис, хоть и крепко хотел соединиться со шведами и воевать с Польшею, да испугался вестей, что сын царя Ивана Васильевича, Димитрий, которого велел убить он в Угличе, жив и скрывается на Москве. Этого царевича ищет он и обещает большую награду тому, кто его поймает. Бояре ждут царевича, как иудеи пришествия Мессии. Всякий занят своим, и ты, вельможный атаман, можешь теперь смело ударить на бусурман; никто тебе не помешает. Вяйско польское собирается за Вильной, чтоб идти под ливонский город Ригу, который держит швед. В Крыму конский падеж, и татары на осень не пойдут в набеги, чтоб не остаться пешими в чужой земле. Греки, прибывшие из Царьграда, говорят, что в Синопе и Трапезунде осталось много товаров, которых нельзя было перевезть доселе в Царьград оттого, что бури бушевали в Черном море. Греки видели, как турецкие галеры потянулись из устья Днепра в Крым, верно, на зимовье. При сем поручаю тебе польского шляхтича, мужа смелого, весьма ученого, искусного в разных вымыслах человеческих, твердого в православии, ненавидящего латинов и любящего нас, русских. Он пришел ко мне от твоих родителей и хочет поучиться у тебя воинскому ремеслу и приглядеться твоей храбрости. Он может быть тебе полезен и в боях, и в посылках. Прости! да будет над тобою благословение Божие.
Твой богомолец и слуга
Михаил».
— Когда кошки грызутся, тогда мышам приволье, — сказал атаман. — Король не дает нам денег, а не хочет, чтоб мы искали поживы на турецких берегах, опасаясь войны от султана. Ляхам хочется отдыхать на наших спинах! Пусть же теперь целуются со шведами, а мы пойдем покормиться на турецкие берега. Будет худо Московскому царю, если царевич жив! Бунтов и резни не миновать! Подождем, может быть, и нам будет работа. Как ты думаешь, пане писарь, ведь не худо пошарить в Москве! Там-то рублей, там-то соболей!
— Да нам же из какой стати идти на Москву? — возразил писарь. — Ты слышишь, что король заключил мир с Россией.
— А ведь когда появился царевич, то он захочет отнять царство у царя Бориса, а Борис также нелегко отдаст свою вотчину. Без войны не обойдется. Ведь то же дело теперь между королем Сигизмундом и дядею его, шведом. Мы предложим союз наш тому, кто даст более, да и пойдем на Москву! — сказал атаман.
— Да позволит ли король? — возразил писарь.
— А кто его станет спрашивать! — отвечал атаман. — Ведь он нас не поит и не кормит, так пусть и промышлять не мешает. Мы дадим ему несколько тысяч молодцов противу шведа, так он и смолчит. Ведь это не Степан Баторий. Он сам боится, чтоб мы не перешли к турку. Увидишь, что я все слажу, открылся бы случай. Теперь, пане писарь, ступай с Богом и позови ко мне пана войскового обозного.
Кошевой атаман встал с земли, надел на себя полукафтанье с закидными рукавами за плеча, голову покрыл высокою бараньею шапкою черного цвета с красным верхом и стал прохаживаться по комнате. Вошел обозный, и атаман сказал ему:
— Отряди шесть тысяч молодцов к постройке чаек
[160]. Чрез две недели идем на промыслы в море, а куда, знает Бог и я. Завтра поутру чтоб народ отправился на работу, а сего дня распорядись с куренными атаманами и есаулами. Сухарей и саламаты изготовь на месяц. Я сам пойду в море; по мне останется атаманом куренной Сила Резун. Ступай с Богом, пане обозный!
Между тем, пока атаман беседовал с своими старшинами и решал дела запорожской политики, пришлец Дмитрий Иванов представился куренному Грицке, по прозванию Коноводу. Куренной атаман сидел возле огня в одной рубахе и холстяных портах и жарил рыбу на углях. Когда проводники объявили куренному волю кошевого атамана, он протянул руку к пришлецу и сказал ему:
— Здоров будь, Дмитрий! Мы рады добрым молодцам. Бывал ли ты в битвах?
— Нет, но чувствую к ним охоту и пришел искать опасностей, — отвечал Дмитрий Иванов.
— Дельно, брат, дельно! — сказал куренной. — У нас это скоро встретишь. Хоть бы у тебя было три головы, будет место, где сложить их с честью и славою. Гей, Потапенко! позови нового казака. Я тебе дам товарища, Дмитро, также из вашего шляхетского роду. Молодец славный и так же, как и ты, ищет, где бы поскорее сломить себе шею.
К огню подошел казак и посмотрел на пришлеца, отступил от удивления, потом простер объятия и воскликнул:
— Это ты, Иваницкий!
Пришлец бросился на шею казаку, воскликнув с изумлением:
— Меховецкий, ты, друг и товарищ школьный! — они обнялись дружески.
— Ну вот, еще и старые знакомые, — примолвил куренной, — тем лучше; живите же в одной хате и деритесь рядом, когда придет к этому. Ты, как старший казак, будешь дядькою Дмитрия, и когда пойдете на стражу в табор, то дай ему выбрать пару коней из заводного стада. Оружие у тебя есть ли, Дмитрий?
— Есть ружье, пара пистолетов, кинжал и сабля, — отвечал Иваницкий.
— Довольно, — сказал куренной, — теперь ступай в свой курень.
Итак, Лжедимитрий, называвшийся по обстоятельствам то монахом Григорием Отрепьевым, то польским дворянином Иваницким, пришел в Сечь под названием Дмитрия Иванова, желая скрыть свое убежище от киевских своих знакомых, а более от спутников своих, Леонида и Варлаама. Последнего он оставил в Киеве на произвол судьбы, и сей легковерный монах, по счастью, нашел убежище в Никольском монастыре, тщательно скрывая тайну о появлении царевича Димитрия и не зная, что он сопутствовал тому самому, который под именем священным для русского сердца намеревался возжечь в России пламя междоусобия. Страх измены Леонида принудил Лжедимитрия сокрыться на некоторое время между запорожцами. К сему убежищу влекли его рассказы о неудовольствии целой Украины противу Польши за введение унии и возбудили в нем мысль воспользоваться казаками и снискать себе друзей в их войске. Намереваясь поднять бунт противу царя Бориса, Лжедимитрий хотел также научиться военному делу, чтоб прилично показаться пред войском.
В сих обстоятельствах ему неприятно было найти в Сечи старого товарища школьного, польского шляхтича Меховецкого, с первой встречи назвавшего его по имени, которое он хотел утаить. Но, к большой радости Лжедимитрия, куренной атаман не обратил ни малейшего внимания на прозвание пришлеца, вероятно, привыкнув к переменам имен. Лжедимитрий на пути в хижину сказал Меховецкому:
— Пожалуйста, называй меня не Иваницким, а просто Дмитрием. Я не хочу быть известным здесь под моим прозванием и имею на то свои причины.
