— Молодцы! — сказал он. — Вы избрали меня своим кошевым атаманом, чтоб я пекся о вашей безопасности, поддерживал славу знаменитого войска его королевской милости запорожского и помышлял о всех ваших потребностях. Опасности нет ни от турок, ни от татар; ляхи, которые называют себя нашими панами, сидят тихо и не трогают нас; но они хотят, чтоб мы слушались их, а не думают о нашем содержании. У нас нет ни денег, ни съестных припасов на зиму, а слободских запасов недостаточно для целого войска. Итак, я пойду _с удальцами на воинские промыслы; или возвращусь с добычей, или положу голову со славой. Когда буду жив, скажете спасибо, а когда лягу костьми, добром вспомянете. Герасим Евангелик никогда не думал о себе, думал только о славе и благоденствии целого войска. Не жизнь мне дорога, но Запорожье! Отправляясь в опасный поход, завещаю вам одно: храните навсегда православную нашу веру и свободу Запорожья. Прощайте!
— Ура! да здравствует наш храбрый кошевой атаман! — раздалось в толпе. Восклицания продолжались, пока не ударили в литавры. Атаман перекрестился, прилег к земле, поцеловал ее и, взяв горсть земли, завязал в кусок полотна и привесил к кресту. Все казаки, отправляющиеся в поход, последовали примеру атамана. У многих из них навернулись слезы.
— Господи! благослови наше Запорожье! — воскликнул атаман. — Допусти каждому доброму казаку схоронить кости в земле родимой или с землей родимой! Молю тебя, Господи, чтоб ни один казак не отдался в плен и чтоб вражья рука не прикасалась к этой святыне. — Атаман поднял вверх крест с землею, а казаки воскликнули:
— Победа или смерть, но не плен!
— За мной, ребята! — сказал атаман. Ударили в бубны и литавры, заиграли на трубах, и атаман, неся сам свое знамя, вышел из Сечи с своими казаками. Со всех батарей начали стрельбу, зазвонили снова в колокола, и церковные певчие с хором казаков запели громогласно «Многая лета!»
Отряд шел по берегу Днепра, в виду своих плотов. Кошевой отдал знамя хорунжему и подозвал к себе Лжедимитрия и Меховецкого.
— Послушайте вы, ляхи! — сказал атаман. — Народ вы храбрый, нет спору, подраться охотники, а воды не любите…
— Правда, что мы предпочитаем воде вино, — возразил, улыбаясь, Меховецкий.
— Вино любим и мы, запорожцы, да не в том сила, — сказал атаман. — Ходить водою вы не мастера, хотя королевство Польское тянется от Немецкого моря до Черного. Ваше дело — конь да сабля! И то добре! Хотел бы я вам поверить дружины, да нельзя. Всякому свое: щуке бушевать в море, а орлу по поднебесью. Итак, вы останетесь при мне, на моей чайке, и будете драться рядом со мною.
Иваницкий и Меховецкий поблагодарили атамана за оказанную им честь.
К вечеру казаки пришли на то место, где были построены лодки. Лжедимитрий, жадный всему научиться и все испытать, с любопытством рассматривал сии чайки. В длину они имели около восьми, в ширину и в глубину до двух сажен. Они были построены из досок твердого дерева, прибитых гвоздями к основе. Кверху они были гораздо шире, нежели в подводной части. По обеим сторонам чайки прикреплены были большие связи тростника, чтоб судно не перевернулось в качке. На обоих концах было по рулю и на каждом боку по 15 больших весел. В средине складная мачта с одним четвероугольным парусом. Суда обмазаны были густою смолою и обвязаны плотно лыковыми веревками. Каждое судно построено было в две недели шестьюдесятью казаками
[165].
Ночь провели при огнях и на другое утро принялись за работу. Каждое судно нагрузили съестными припасами, водою и вооружили четырьмя или шестью небольшими пушками. Всех чаек было сто, и на каждую село по восьмидесяти человек. Отправляющиеся в поход простились с товарищами, строившими лодки, и флотилия пошла по течению Днепра. Атаманское знамя выставили на мачте первой чайки.
В устье Днепра раздался шум и крик на одной чайке. Атаман подъехал к ней, чтоб узнать причину. Начальствующий чайкою есаул объявил, что два казака, преступив запрещение иметь водку в походе, тайком принесли баклагу на судно, напились допьяна и не хотели покориться воле начальника, который приказал их связать. Атаман велел перевезти преступников на свою чайку и, когда флотилия вошла в Лиман, дал знак, чтоб все чайки составили полукружие. Атаманское судно было на средине. Двух преступников связали по рукам и по ногам, прикрепили к шее ядро и в виду целой флотилии бросили в воду. Атаман стал возле мачты и громогласно сказал:
— Есть время пить и веселиться в Сечи, но в походе должно быть трезвым. Таков обычай наш, и кто преступает его и ослушивается начальника, тот не казак, а чертов брат и погибнет, как собака!
Ветер был благоприятный, и атаман дал знак к походу. Поставили паруса, ударили веслами, и судна понеслись по волнам морским, как легкий пух по ветру.
К вечеру атаман, осматривая горизонт в подзорную трубу, увидел вдали мачты. Тотчас дан знак на чайках спустить мачты и паруса и держаться только на веслах. Все казачьи суда, следовавшие по обычаю близко одно за другим, сбились в кучу, а начальники собрались на атаманскую чайку.
— Ребята! — сказал атаман, — как наступит ночь, пойдем прямо на этот корабль. По постройке вижу, что он турецкий. Половина людей останется при веслах, другая соберется на носу с ружьями. Окружим корабль — и тотчас на него! Остальное в воле Божией!
[166]
С турецкого корабля нельзя было видеть малых казачьих судов без мачт. К полуночи они достигли корабля, и едва турки, увидев неминуемую опасность, успели выстрелить один раз из пушек, корабль был окружен казачьими чайками. Атаман подошел под самую корму и первый вскочил на корабль; при нем были Лжедимитрий и Меховецкий. Начальник турецкого корабля с несколькими из отчаянных янычар
[167] хотел защищаться, и едва кошевой атаман ступил на палубу, он прицелился в него двуствольным ружьем и уже готов был выстрелить, но Лжедимитрий бросился опрометью на турка и прежде, нежели он успел спустить курок, ударом кинжала повергнул его на помост.
