— Не я безумец, а ты! — сказал Пыхачев. — Сознайся: разве я не знал тебя в отроческих летах в доме Богдана Отрепьева; разве он и мать твоя Варвара не называли тебя своим сыном?
— Какая нужда до этого? Они могли называть меня своим сыном; ты мог быть уверен, что я сын Отрепьева, и все это не доказывает еще, что я не истинный царевич. Ты знал меня в летах отроческих, а не был при моем рождении. Разве царевич, спасенный от убиения, не мог быть укрываем некоторое время добрыми людьми под именем их сына? Помни, что ты меня знал один только год. Рассуди все это хорошенько и покорись! Время дорого.
— Не погублю души моей преступлением святой заповеди: не буду лжесвидетельствовать! Я сам видел в Угличе труп царевича и, будучи ребенком, горько плакал в церкви над останками последней отрасли Рюриком поколения!
— Ты мог обмануться. Ты сам был дитятей. Я царевич Димитрий!
— Ты самозванец и обманщик! Григорий! не губи души своей, избегни прельщения дьявольского, прими снова ангельский образ и посвяти жизнь покаянию. Ударит час мщения Господня — и ты почувствуешь тяжесть позднего раскаяния. Не смущай спокойствия России. Я уверен, что ты найдешь легковерных и злых людей, которые могут доставить тебе средства терзать Россию междоусобиями. Но и одна капля крови русской, пролиянная в бранях междоусобных, возжженных обманом, не смоется ручьями слез раскаянья. Откажись от безумного своего умысла и примирись с Богом и людьми, Григорий!
— Итак, нет надежды к смягчению твоего каменного сердца! — сказал Лжедимитрий.
— Примирюсь с тобою, если ты откажешься от дьявольского прельщения и покаешься, — отвечал Пыхачев.
— Нечего делать: приготовься к смерти, Пыхачев! Помня детскую дружбу, я даю тебе несколько минут на покаяние. Если б я оставил тебя в живых после этого упорства, то был бы безумнее тебя. Чтоб я жил — ты должен умереть. Этот закон необходимости сильнее всех других законов.
— Не бери на душу нового греха! Кровь, невинно пролиянная, падет на твою голову! Отпусти меня в Россию, там я тебе не страшен. Там миллионы думают и верят так, как я.
— Эти миллионы людей будут верить тому, что я захочу. В этих миллионах не много таких, которые, подобно тебе, станут уличать меня детскою дружбою, знакомством с мнимым моим родом! Покорись-или приготовься к смерти!
— Покоряюсь Богу, совести и царю законному, — сказал Пыхачев, — и гнушаюсь тобою, бесчеловечным обманщиком. Господи! прости прегрешения мои, да совершится святая воля твоя!
— Аминь! — воскликнул Лжедимитрий и, устремясь на неподвижную жертву, поразил Пыхачева кинжалом. Кровь брызнула и оросила светлую солому, на которой лежал Пыхачев. Последние слова его были: «Господи, спаси Россию!».
* * *
Лжедимитрий, совершив гнусное злодеяние, расковал труп, возвратился в сторожевую палату и велел начальнику дружины следовать за собою. Пришед в свою комнату, он сбросил с себя окровавленную одежду, сел за стол и написал следующее:
«При ночном допросе русского изменника Пыхачева он признался царевичу Димитрию, что был научен Годуновым клеветать на своего законного государя. Царевич, тронутый его раскаянием, снял с него цепи и дал свободу. Но подкупленный убийца, слуга Годунова, не мог верить великодушию и быть признательным за милость. Он бросился на царевича, вырвал у него кинжал и уже готов был пронзить его сердце — Господь спас его вторично. Царевич обезоружил злодея и лишил его жизни. Так Господь Бог карает изменников и предателей!»
— Возьми эту бумагу и завтра поутру прибей к стене замка возле дверей, ведущих в подземелье, чтоб все могли читать ее. Русский изменник хотел убить меня в темнице. Защищаясь, я убил его. Сейчас вынесите тело его и похороните во рву. Вот тебе золото, раздай его своей дружине. — Воин поклонился и вышел. Лжедимитрий, не раздеваясь, завернулся в плащ и бросился на постелю.
* * *
Утром пришел к Лжедимитрию иезуит патер Савицкий, друг Мнишеха, который нарочно прибыл из Львова в Самбор, чтоб действовать в пользу питомца своего ордена.
— Почтенный отец! — сказал Лжедимитрий. — Ты, верно, уже слышал о смерти Пыхачева. Скажи, что мне должно было делать с этим ожесточенным, непреклонным гордецом? Он хотел моей погибели, но не имел к тому силы; я был сильнее — и погубил его. Это силлогизм, не правда ли, почтенный патер?
— Без сомнения, — отвечал патер. — Что сделано, то доказано.
— Пожалуйте же, успокойте моих нежных приятелей, Меховецкого и Яна Бучинского. Они еще неопытны в делах и не привыкли к сильным средствам, — сказал Лжедимитрий.
— Я уже переговорил с ними, — отвечал иезуит.
— Что же они говорят?
— Молчат и пожимают плечами, — сказал иезуит. — Это романические головы: им понравилась твердость Пыхачева. Они сожалеют о нем.
— Дети! — сказал Лжедимитрий. — Но говорил ли Меховецкий с воеводою о моем намерении жениться на Марине?
— Говорил, и воевода в восхищении. Супруга его уже надулась, как пава, а у панны Марины закружилась голова от царского титула, — отвечал иезуит. — Но вот идет сам воевода! Мне надобно скрыться, чтоб он не подумал, что я в согласии с вами…
Иезуит вышел в другие двери, а воевода Мнишех с Меховецким вошли в комнату.
— Царевич! — сказал воевода. — Я за честь себе поставляю войти с вами в родственные связи. Род мой хотя и не владетельный, однако ж не посрамит вашего. Дед ваш, Василий Иоаннович, женат был на родственнице нашей, Елене Глинской; следовательно, внук не унизит себя сим браком…
— Перестаньте считаться предками и союзами! — сказал Лжедимитрий, взял воеводу за руку. — Сядьте, и мы поговорим о деле. Садись, Меховецкий. Послушайте, воевода! Муж возвышает жену, а не жена мужа. Ваша дочь знатного происхождения — ни слова! Но если б она была и простая поселянка, то одно прикосновение короны превознесет ее превыше всех родов шляхетских и сравняет с державными. Это дело, решенное не нами. Я женюсь на панне Марине, как скоро воссяду на престоле предков моих, и это обещание подтвержу клятвою и записью. С этой поры судьба вашего рода соединяется с моею участью неразрывными узами, и вы должны употребить все средства к скорому окончанию моего предприятия.
— Я жертвую всем: доверием, которым пользуюсь при дворе и в народе, сокровищами, недвижимым имением — только б король признал вас и позволил воевать с Россиею, — сказал воевода.
— Не заботьтесь о короле, — примолвил Лжедимитрий. — Думайте более о себе. Я вам обещаю возвратить вдвое суммы, которые вы употребите в мою пользу, и сверх того дарю вам в вечное и потомственное владение княжество Северское с титулом удельного князя!
— Государь! — воскликнул восхищенный Мнишех.
— Мало этого, — продолжал Лжедимитрий, — Смоленское княжество разделяю пополам: одну половину дарю королю Сигизмунду, а другую с городом — вам, любезному моему тестю, и на первое обзаведение обещаю миллион злотых польских. Господин канцлер, составьте дарственную запись
[202].
