Когда дошла очередь до лакомства, слуги поставили на стол целые ряды бутылок с венгерским вином. Хозяин взял огромный кристальный бокал, наполнил его вином и, встав с места, воскликнул громко:
— Здоровье дорогого гостя, Московского царя Димитрия Ивановича!
Музыканты и трубачи заиграли, и все гости воскликнули: «Виват!» Лжедимитрий поклонился на все четыре стороны. Хозяин передал бокал соседу: тот выпил его таким же порядком и передал далее. Когда чаша обошла вокруг, Лжедимитрий встал со стула и выпил за здоровье хозяина и всех гостей. После первой чаши дамы встали из-за стола и удалились в другую комнату, а служители принесли корзины с бутылками и уставили их вокруг стола. Началась попойка. Сперва пили за здоровье каждого из знатнейших панов, а потом начались политические тосты, от которых невозможно было отказаться, не подав о себе дурного мнения и не подвергнувшись упрекам в холодности к отечеству и благу общественному. Вместо молчания, царствовавшего во время обеда, между панами наступила шумная и откровенная беседа.
Князь Друцкой-Сокольницкий (встав с места и подняв вверх стеклянный бокал, полный вина). Кто истинный сын отечества, тот выпьет до дна за его благоденствие! (Выпив, бросает бокал на пол.) Так да погибнет и рассыплется в прах каждый враг республики!
«Виват!» — закричали собеседники и, опорожнив бокалы, бросили их на пол. Трубачи и музыканты проиграли туш. Певчие воскликнули дружно три раза: «Виват, виват, виват!»
Князь Друцкой-Сокольницкий (говорит Льву Сапеге). Вы не выпили до дна, почтенный канцлер! Вам ли подавать пример пренебрежения к делам отечественным?
Лев Сапега. Сердце мое полно любви к отечеству и не имеет нужды согреваться вином.
Князь Рожинский. Полноте! Вспомните, что сказал Гораций:
Narratur et prisci Catonis
Saepe mero caluisse virtus
[271].
Лев Сапега. Пример для меня недоступный!
Мартин. Казановский. Простительно почтенному канцлеру в его летах поотстать от нас, но я вижу, что старопольская доблесть гаснет и в молодых людях. К чему это лицемерие, пан хорунжий Тарло? И ты не выпил до дна!
Тарло. Лицемерие! Что вы называете лицемерием?
Многие голоса. Лицемерие — не пить вина в дружеской беседе!
Тарло. Если так, извольте! (Пьет.) Только я боюсь, чтоб вовсе не онеметь.
Сигизмунд Мышковский. Неправда, Вино развязывает язык в делах частных и общественных.
Вацлав Лещинский. И делает красноречивым. Foecundi calices quem non fecere desertium (т. е. полная чаша кого не сделала красноречивым).
Лаврентий Гембицкий. Прибавь: Contracta quem non in paupurtate colutum? (т. е. и какого несчастного не заставила забыть горестей?)
Лев Сапега. Склоняюсь на ваши аргументы и пью здоровье союзного нам царя Московского и целого его народа!
Воевода Мнишех (бросив свой бокал). Так погибнут все друзья Бориса Годунова и все враги царевича Димитрия!
Лжедимитрий. Хотя в великодушном польском народе я нашел несколько противников, но в то же время получил столько доказательств дружбы от короля и от знаменитых панов республики, что имя Польши останется для меня навсегда драгоценным. Если Бог позволит мне при помощи вашей (в чем и не сомневаюсь) воссесть на престоле предков, то каждый поляк в России будет как дома. За здоровье его величества короля и храброго народа польского!
При этом здоровье, возглашенном чужеземным князем, собеседники пришли в восторг, или, лучше сказать, в исступление. Все выпили бокалы до дна, бросили их с жаром на пол и продолжали восклицания «Виват!» несколько минут сряду. Музыканты и слуги, которые в подражание господам опорожняли фляги с вином и уже согрели головы, подняли ужасный крик при провозглашении этого здоровья и стали топать ногами. Окна, зеркала и столы потряслись в доме.
Кардинал Мациевский. Господа! Царства и цари держатся верою. И языческие философы признавали сию истину. Сенека
[272] сказал:
…Ubi non est pudor,
Nec cura juris, sanctitas, pietas, fides,
Instabile regnum est
(т. е. «престол тогда только тверд, когда его окружают честь, правосудие, добросовестность и вера»).
Итак, вы, представители гражданских добродетелей, должны для блага общего согласовать все ваши дела и помыслы с нашею верою и волею главы церкви. Здоровье святого отца папы Климента VIII!
Опять раздался тот же крик и шум. Бокалы полетели на пол.
Андрей Оссолинский. Господа братья! Вера и единодушие составляют силу государства. Пока мы будем дружны и согласны в делах общественных, до тех пор будем славны и непобедимы! (Выпив бокал.) Да продлится навеки равенство шляхетское, единодушие и братство!
«Навеки, навеки!» — закричали со всех сторон. Слуги с большим жаром вторили этому тосту, крича во все горло: «Равенство и братство между шляхтой!» Бокалы и даже фляги полетели снова на пол.
Дворжицкий. Кто осмелится помыслить, чтоб мы перестали быть сильными и непобедимыми! Шляхта польская разрешит саблями всякое сомнение на этот счет!
Многие голоса. Браво! браво!
Неборский. Виват польская сабля! Пью в память Щербеца Болеславова! Вот наша подпора и надежда
[273].
Все собеседники с шумом и криком выпили бокалы.
Фредро. Только бы не угасли в сердцах старопольское мужество и охота к битвам, а победа никогда нас не оставит!
Князь Адам Вишневецкий. В ком душа польская, кто предпочитает славу жизни, тот пойдет с нами на Москву за правое дело!
Фредро, Неборский и Дворжицкий. На Москву!
Фредро. И да раздадутся виваты польские в стенах Кремлевских, во славу республики на радость нашему союзнику, царю Димитрию Ивановичу!
Знатнейшие паны выпили бокалы в молчании, а множество голосов воскликнули: «Идем на Москву, на Москву!»
