Фёдор Васильевич уже готовил проекты укрепления Балтики, изучая опыт минных постановок. Намереваясь в том числе перевооружить старые броненосцы береговой обороны новыми дальнобойными орудиями. Те самые старые броненосцы, которые должны были погибнуть в злополучной Цусиме.
Ныне же туда, на тихоокеанский рубеж ушло всё, что считалось пока ещё современным, новым. И все что с появлением британского «Дредноута» безнадежно устареет.
«Продать бы их… после этой постылой войны с японцами. Если уцелеют. Иначе где денег на новые линкоры-дредноуты брать? Особенно если ещё городить все проекты, что задумали потомки».
С отправлением 3-й Тихоокеанской эскадры возникла задержка. Вернувшийся с Севера адмирал Дубасов вихрем, начальственным катком понёсся по верфям, приказом убирая всё лишнее (мелкую артиллерию и прочее), установив на корабли всё, что необходимо.
«Необходимо, по его мнению. Эти его выводы сформированы послезнанием. Всё получено оттуда – от потомков. Не слишком ли много они нам навязывают?»
И самодержец бесконтрольно вспыхнул гневом:
– Я не позволю мной манипулировать!
Захотелось выпить рюмку-две коньяка, оправдывая себя, что для бодрости. И уже потянулся к колокольчику – просить прислугу, но адъютант, деликатно высунувшись, доложил:
– Генерал Ширинкин.
«Хм, и часу не прошло. Что у него опять?» – удивился Николай, не без сожаления отставив желание выпить.
– Просите.
– Ваше императорское…
– Оставьте, – обронил слегка раздражённо, не вставая из-за стола. Увидел в руках генерала сложенный вдвое лист. – Что там у вас?
– Мы подслушиваем все переговоры господина Гладкова с ледоколом. До сего момента ничего примечательного не было. Вот только что произошёл сеанс связи. Они вышли в море Норденшёльда…
– Это где? – Николай подсунул к себе карту.
– Оно у них обозначено как море Лаптевых.
– О! А они практически на полпути.
– Да. Только там весьма плотные льды и ход замедлился.
– Да, – с неопределённым сожалением промолвил царь. Поднял голову, отрывая взгляд от карты. – А что там ещё подслушали ваши люди?
– На ледоколе случилось убийство. Один из членов экипажа умышлял побег. Я…
– Побег? – перебил император. – Побег там? Насколько я понимаю, среди холодных и безлюдных льдов? По силам ли такое в одиночку? Возможно, у него был сообщник.
Николаю моментально припомнился подслушанный на ледоколе разговор двух негодяев, которые о нём отзывались в возмутительных выражениях. И ему почему-то захотелось, чтобы убитый был одним из них.
– Я до конца не знаю. Побег мог планироваться по прибытию на Тихий океан, – Ширинкин даже растерялся от хода мыслей государя. – Примечательно другое. Получается, что команда на судне неоднородна в своих взглядах и устремлениях. А это чревато…
– Но этот-то был явно мерзавцем. И наверняка стремился если не к прямым нашим врагам, я имею в виду японцев, но вероятно, в Америку? Или же в одну из британских колоний? А? Что ещё?
– Собственно всё. Счёл нужным обязательно вас проинформировать, – Евгенией Никифорович выжидательно напрягся.
– Спасибо, можете идти.
Дверь за начальником охраны закрылась, а император глубоко задумался: «Интересно, а как вообще с порядком и дисциплиной на ледоколе? Сможет ли капитан удержать экипаж в повиновении, если там начнутся недовольства? А если кто-то действительно сумеет сбежать? Конец всей секретности, которая и так трещит прорехами. Я просто не представляю, что предпримут англичане… французы. Как поведёт себя братец Вилли? О, да! Теперь, зная его стратегию будущей войны против России… а ведь, наверное, именно сейчас Шлиффен шлифует свой план, – Николай горько усмехнулся на подвернувшееся ему на язык „Шлиффен шлифует“, – в общем, Вильгельм лживый лицемер. Видеть его не желаю. Так вот…»
Император откинулся на спинку и просто представил, что группа недовольных с ледокола сбегает, прихватив технические документы и исторические материалы… Или того хуже, команда, взбунтовавшись, уводит судно… не важно куда и к кому. Важно…
«Важно, что России от этого „пирога“ остаётся лишь то, что мы имеем непосредственно тут в Петербурге – сержант-морпех с его выучкой и образцами оружия. И господин Гладков с компактным прибором – с этим „ящиком Пандоры“, наполненным тайными и перспективными знаниями. Так или иначе, последствия могут быть ужасными. И не следует ли принять меры? Заранее…»
Неожиданная собственная прозорливость ему понравилась. А решительные планы, что вдруг назрели в его голове, прибавили уверенности, развеяв хандру.
Небольшая оговорка была лишь в том, что на нечто подобное ему ранее намекал и Ширинкин, но на то они и нужны – советники да помощники.
Взялся за колокольчик – вернуть генерала… а тот, оказывается, далеко не ушёл, терпеливо ожидая в приёмной.
Море Лаптевых. Находка во льдах
– Самолёт! – вскричал Шабанов. – Это же крыло торчит на изломе!
Кто-то присвистнул, кто-то матернулся от избытка в голове и ограниченности на устах.
Поспешили подойти ближе (бежать по снегу не получалось), узнав в одном из сугробов отваливавшийся от крыла двигатель с огрызком лопасти пропеллера.
Шабанов склонился над ним, расчистив снег, разглядывая. Постучал по дюралю:
– Это как бы не начало… середина двадцатого века. То бишь он не с нами одновременно сюда свалился.
– Он разбился?
– Посадка была жёсткой, но посадка, – навскидку оценил пилот, – хвост отвалился сразу. Потом надломило крылья, сорвало движки. Но дура здоровенная, сразу даже не определю тип. Но красным покрашен – полярник.
– Тут номер на крыле! – прокричал подлезший под плоскость Волков. – «Эн» или «ха» двести девять! Короче, сами гляньте.
Метались лучи фонариков. Метнулся под крыло Шабанов:
– Ёшкин кот! Н-209. Не может быть! Ребята, это самолёт Леваневского! Во дела!
– Кто такой Леваневский?
– Погоди, – Шпаковский тоже убедился, сунувшись под плоскость, – я в тырнете читывал, что его вроде бы уже где-то в Канаде обнаружили. Или я чего-то путаю?
– Ага, – покривился Шабанов, – обломки его четырёхмоторного ДБ-А случается – находят. То тут, то там. А он здесь, оказывается!
– Я бы не стал делать столь быстрых выводов, – рассудительно, со значением заметил инженер, – мало ли как время закручивает свою спираль. Могу лишь предположить, глядя на то, как его замело и приморозило – он тут давно. Если логично отступить временно́й промежуток – восемьдесят лет. Примерно. А ведь они могли при ударе погибнуть… и быть всё ещё там!
Никто не стал цепляться к «спиралям времени», хотя обратили внимание.
