Рожественский, несомненно, был крайне вспыльчив, нетерпелив, авторитарен, но никаких адмиральских жалований не хватит возмещать ущерб короне (сколько их там упоминалось – «труб зрительных – 50, биноклей – 100»). А потому количество расколошмаченной именно Зиновием оптики можно смело минусовать, а то делить на два… три.
Ныне же он, находясь в салоне, где у него имелись свои… личные (милые сердцу) вещи, и вовсе не давал волю рукам, выплёскивая и одновременно гася свой гнев (рюмку за рюмкой) коньяком.
Имея общее представление, как ледокол будет вызволять эскадру, адмирал намеревался предъявить пьяной матросне на «Ослябе» ультиматум: «Коль не сдадите зачинщиков, не восстановите дисциплину и порядок, останетесь сидеть во льдах, тогда как остальные уйдут к чистым во́дам».
Бросать корабль, конечно, ни в коем случае он бы не стал, но думал, что бузотёры вряд ли будут долго упрямиться.
Но прошёл час! И если следовать логике и нежеланию потомков показывать своё уникальное судно наблюдателю-британцу, громадине-ледоколу уже давно следовало заниматься кораблями его эскадры, освобождая из ледового плена.
Час назад сигнальщики докладывали о наблюдаемом свечении в той стороне, где должен был торчать британский крейсер.
Рожественский поднимался на мостик, долго глядел в бинокль, в темноту. И вроде бы даже что-то видел, когда гонимый умеренным ветром туман открывал прорехи в своей пелене.
«Действительно – похоже на зарево. Не значит ли это, что потомки всё же поступили по-своему и подожгли крейсер?»
И почти тотчас, переступив через упрямство, приказал отбить телеграмму за разъяснениями. Так как, если диверсия имела место быть, то…
Тут в голове у командующего выскакивали разные домыслы: «Какова эффективность воспламеняющих средств, которыми попотчевали „англичанина“? В каком он будет состоянии после локализации пожара? Не ответят ли на вызов британцы, открыв огонь по эскадре (не сейчас, а когда рассветёт)»?
А тактическое преимущество перед обездвиженными, вытянутыми в колонну кораблями у «Бервика» имеется.
Но прошёл ещё час – ни ледокола, ни ответа по «искровой».
«Надо же! Отомстили. Не отвечают», – на удивление без злобы подумал Рожественский и было потянулся к распределительному блоку, чтобы в который раз вызвать радиорубку – спросить «есть ли ответ?», но понял, как унизительно он будет выглядеть в глазах телеграфистов, – словно с протянутой рукой.
И протянул руку к ополовиненной бутылке.
«Что ж, – слегка поморщившись от крепости напитка, решил адмирал, – уместно будет зарядить орудия. Перед рассветом. И если поведение англичанина покажется угрожающим…»
И прождал-промаялся ещё час, пока не пришёл в то самое «расклеенное» состояние.
И в итоге, раздав наставления флаг-офицерам, увалился спать. Мучаясь остаток ночи тяжёлым и дёрганым сном.
А утром, почти не отдохнувший, с набрякшими мешками под глазами с нескрываемым удовлетворением и удивлением выискивал (и не находил), глядя в бинокль, английский корабль.
«Вот черти – сработало!»
Настроение адмирала стало настолько благодушным, что он приказал отправить телеграмму на ледокол: «Можете быть довольны – британский крейсер ушёл».
И тут же получил лаконичную квитанцию: «Крейсер стоит за островами архипелага. Наблюдаются небольшие очаги задымления».
Как потом выяснилось, зализав раны, «Бервик» побитой собакой двинул в обратный путь только после полудня.
Но все, от кочегарки до ходового мостика, не видя приевшийся силуэт «британца» на горизонте, надеялись: «Можа убёг лихоимец?» И ждали: «Интересно, господа, как скоро теперь подойдёт обещанный адмиралом американский ледокол?»
А спустя тройку часов сигнальщики радостно проорали, что наблюдают на горизонте с оста красную точку. Вскорости выросшую до размеров судна.
Ледокол был ещё не виден невооружённым глазом, а спасительная новость побежала с корабля на судно, с парохода на броненосец.
На «Ослябе» протрезвевшая, образумившаяся матросская толпа, надеясь заработать себе «индульгенцию», скрутила, измордовала всех пастырей-народовольцев. Выпустив офицеров, притихнув (кто стыдливо, но в основном под страхом), ожидая закономерных наказаний и репрессий.
А чужак-ледокол был уже как на ладони.
Напрасно офицеры пытались разогнать свободных от вахты по кубрикам – матросы, как тараканы, вылезали из всех щелей, только бы поглядеть на чудо-корабль. И галдели, галдели, восхищённо, почти благоговейно, глазея, как быстро (не меньше десяти узлов), совсем без дыма (точно призрак), словно по маслу скользит он по ледяной равнине.
И лишь усилился ропот, когда наконец высмотрели нарисованную в носу пасть, сочтя (большинство), что это «улыбка», всё же для верности осенив себя крестным знамением.
Читали приветственные флажные знаки, когда «красавец» вышел на траверз к флагману. («Красавец» с лёгкой руки прицепилось исключительно за цвет надстройки. Непривычные формы судна у многих вызвали вопросы.)
Удивлялись:
…что надписи на борту по-русски, катая на языке знакомое слово (как правильно поняли) название судна – «Ямал», кто-то и неумело по слогам «росатомфлот».
…что триколор на грот-мачте, в то время как никакой тряпицы с символами Североамериканских Штатов не наблюдается.
– «Ямал», «Ямал», – повторяли офицеры и нижние чины – слово добегало до трюмов, до «прикованных» к своей вахте кочегаров.
А на верхних палубах продолжали жадно пялиться на детали, когда ледокол мягко встал борт в борт с «Суворовым».
На броненосец по перекинутым сходням сошли люди.
Совещание с командующим длилось больше часа.
* * *
«Ермака» «чужак» вывел играючи, взяв «за усы», выписав полукруг, пройдя вдоль всей колонны, потратив на четыре мили до открытых вод Баренцева моря и обратно чуть больше получаса.
Многие теперь завидовали братушкам с «Ермака»:
– Домой возвертаются, а мы, вестимо, дальше пойдём.
– Не бои́сь! Видал, силища какая. Даром что «Я мал». Эх-ха!
Вернувшись, «Ямал» поочерёдно с ювелирной осторожностью обколол каждую боевую и вспомогательную единицу эскадры.
Наконец закачались на воде перегруженные пароходы, заворочались перетяжелённые броненосцы, малыми оборотами винтов отгоняя битый лед.
А ледокол, став во главе колонны, призывно дал гудок «за мной!», на который воспрявшая эскадра, словно стадо мастодонтов, загудела своими воображаемыми хоботами, топорщась зачехлёнными бивнями орудий.
Двинули.
На восток.
Ещё не хоженным в этом веке Северным путём.
Но наконец-то уверенно.
