Осознав, что существо говорит только загадочными полуправдами, Азек решил не обращать на него внимания. Поглядев вниз, Ариман увидел выстроившихся кольцом имперцев — горстку бойцов, ведущих безнадежную битву в гуще неисчислимой орды чудовищ.
Азек подумал, что столь отважные воины не заслуживают подобной гибели, но затем вспомнил, как Волки разрушали Просперо, и искорки жалости потухли у него в груди. Отряд Прома с самого начала пытался помешать корвиду; не будет ни прощения, ни милосердия тем, кто преграждает дорогу Ариману.
Таким станет его девиз, отныне и впредь.
Сила внутри Лемюэля превосходит нас.
Голос Магнуса прозвучал в разуме Азека, и, хотя смысл слов встревожил его, само присутствие отца наполнило душу адепта ласковым теплом. Деревянная хека с адамантиевой сердцевиной нагрелась, почти незаметно подрагивая в руке корвида.
Но она обитает в человеческой плоти. Помни об этом.
Гамон, с головы до ног окутанный эфирным пламенем, начал спускаться к Ариману. Хотя внешне легионер сохранял спокойствие, новый облик летописца изумил его: тело Лемюэля неузнаваемо изменилось, растянутое и истонченное осколками души внутри него. Из-под распадающихся слоев мышц и жира проступали почти не соединенные между собой кости. С черепа опадали хлопья обугленной кожи, сожженной адским псионическим огнем в сердце бывшего послушника.
Лемюэль обратил взор на птицеподобного демона.
— Одно из нерожденных ничтожеств, — произнес одержимый глубоким, зычным голосом, в котором звучали нотки неведомой иным мудрости. — Скажи, Азек, каким именем он назвался тебе?
— Афоргомон.
— Что ж, подходяще, — неохотно признал летописец. — Но в действительности он — Тот-Кто-Приходит-в-Назначенный-Час.
— Это всего лишь одно из моих прозваний.
— Единственное, которое имеет значение, — произнес Гамон, и с его пальцев сорвался сгусток голубой энергии. Пернатое тело Афоргомона вспыхнуло, и великан хрипло закричал, пожираемый мерцающим огнем с маслянистым отливом. Демона окружила клетка из струй колдовского пламени, опаляющих его могучие крылья.
Извиваясь от мучительной боли, монстр верещал и бился о жгучие прутья нематериального узилища.
— Так-то лучше, — заметил не-Лемюэль. — Именно это задумывал для тебя твой хозяин и создатель.
Корвид выставил вперед посох, и одержимый улыбнулся, ощутив силу внутри хеки.
— Ариман, ты пришел, чтобы влить в меня еще один осколок души?
— Нет, и тебе это известно.
— Сын мой, я…
— Ты мне не отец! — отрезал Азек. — Только не в таком обличье.
— Ну же, ты ведь не настолько глуп. Я — все твои отцы: самонадеянные, эгоистичные, любящие, пренебрежительные, заботливые и гордые. Во мне собраны все они, ибо никто — ни смертный, ни примарх — не способен вечно быть кем-то одним.
Легионер кивнул.
— Да, Магнус Красный может воплощать в себе каждую из этих ипостасей, но он всегда отличался многогранностью. В нем идеально сочетались чувства и разум; верно, порой Алого Короля ослеплял блеск собственной гениальности, но кто я такой, чтобы в чем-то укорять его?
— Действительно, кто? Ты — сын своего отца, и конец твоего пути будет тем же, что и у него. Никто не осмелится перечить тебе, и ты не станешь слушать несогласных с тобой.
— Если ты — действительно Магнус, вернись со мной.
— На ту затерянную планету в Оке? И зачем же?
— Иначе ты погибнешь.
Одержимый рассмеялся.
— Так тебе сказал осколок в посохе?
— Это правда.
— Нет, это ложь, — возразил не-Лемюэль. — И если ты веришь в нее, то тебе прискорбно недостает понимания природы Великого Океана. Я обрел такую силу, что не умру никогда.
Бывший летописец протянул руку.
— И если ты отдашь мне то, что держишь, то я одарю тебя вечной жизнью рядом со мной.
Крепче сжав хеку, Ариман ответил:
— Не могу, ибо существо, в которое ты превратишься, не будет моим отцом.
— Твой отец, каким ты его знал, уже мертв! — резко произнес Лемюэль. — Или ты забыл? Он погиб на Просперо вместе с тысячами твоих братьев. Нынешние времена нуждаются в ином Магнусе Красном, не скованном моральными принципами, свободном от кандалов долга и ответственности. Никчемное создание, которое ты оставил в Оке Ужаса, пребывает на грани полного распада и бессвязно бредит, запертое в тюрьме своего чахнущего разума. Ты в самом деле хочешь, чтобы я вернулся к нему? Думаю, нет.
— Если не желаешь идти по своей воле, я потащу тебя силой.
Азек выбросил руку с посохом вперед.
Из хеки вырвался пучок опаляющего света, более сфокусированный, чем луч любого лазерного оружия механикусов. Отмахнувшись от него, Гамон с презрительной ухмылкой полетел к Ариману.
Корвид поднял кин-щит. Такой заслон, усиленный мощью души в посохе, мог рассеять энергию орбитальной бомбардировки.
Лемюэль разбил преграду одним ударом.
Адепта отбросило в сторону, и он едва не выпустил хеку. Предугадав следующую атаку, Ариман взмыл вверх и вбок, но веер голубоватых копий из смертоносного сияния почти зацепил его.
С пальцев легионера сорвалось пламя.
Гамон поймал все сгустки огня и поглотил их энергию.
Бывший послушник пылал ярче солнца, перерождаясь в блистающий аватар бога среди людей. В его плоти трещали кости и растягивались сухожилия.
— Тебе не одолеть меня, Азек, — сказал Лемюэль.
По телу одержимого побежали переливчатые языки пламени, и под натянутой, как на барабане, кожей проступили бледные разветвленные молнии вен. В груди Гамона возникла трещинка толщиной с волосок, из которой хлынул ослепительный звездный свет его крови.
Летописец взревел от боли и скорчился, пытаясь удержать беснующуюся в нем силу.
Ариман вспомнил слова отца — истинного отца.
«Она обитает в человеческой плоти».
Воин подлетел к Афоргомону, бьющемуся в эфирной клетке. Демона терзала невообразимая боль, усиливавшаяся при любом касании огненных прутьев.
— Дай мне обещанное могущество, — велел Азек.
Исполин начал просовывать когтистую лапу между пламенных струй. Они сжигали кожу и мышцы, но конечность медленно, по миллиметру, преодолела барьер. От нее остались лишь обугленные кости, однако хватило и этого.
Схватив лапу чудовища, Ариман закричал — в него устремился поток древних знаний. Перед мысленным взором легионера пронеслось все, что уже случилось, и все, чему еще суждено было произойти на свете. События мелькали так быстро, что корвид замечал лишь бесконечно короткие фрагменты.
