Поднявшись в Исчислениях, он закрылся от тошнотворных прикосновений искаженного рассудка Люция.
— Я затем и пришел сюда, чтобы разобраться!
Выпрыгнув из яркой дымки за спиной Санахта, отпрыск Фулгрима взмахнул серебристым мечом по дуге. Обезглавливающий удар.
Надменный и претенциозный.
Увернувшись, атенеец вскинул парные клинки, поймал ими, словно лезвиями ножниц, меч неприятеля и крутанул его в сторону. Отскочив вбок, Люций удержал оружие и уклонился от ответного выпада.
— Отлично, — похвалил Санахт. — Ты почти достал меня.
— Тебе понравилось увиденное? — спросил тот, отшатываясь. Соперники закружили среди деревьев.
— Весьма… поучительное зрелище. Что произошло с твоим легионом? Я насмотрелся такого…
— Долгая история. — Испещренное шрамами лицо легионера подергивалось в свете деревьев.
— Ты ведь сам порезал себя, верно?
— Да, — признал Люций, выписывая мечом восьмерки. — В тот момент это показалось мне хорошей идеей.
— Почему?
— Поверишь, если я отвечу, что из-за женщины?
— Той художницы?
— Верно.
— Потом ты убил ее?
— Ты же видел мое прошлое, так что найди ответ сам.
Чужое скверное воспоминание всплыло в сознании Санахта, и он тряхнул головой.
— Тебе не пришлось: она уже готова была покончить с собой.
— Что тут скажешь? Вот так я действую на…
Атенеец не дал ему договорить. Он бросился вперед, направляя Шакала к шее Люция. Тот шагнул в сторону и заблокировал черный кристаллический клинок. Крутнувшись на пятке, Санахт с треском впечатал локоть в скулу противника.
Сын Фулгрима пошатнулся; не давая ему опомниться, атенеец отбил меч соперника вбок и с размаху ударил его в лицо крестовиной своего оружия. Раздался хруст костей.
Отпрыгнув назад, Люций обильно сплюнул кровью и, ухмыльнувшись, облизнул заостренные зубы раздвоенным языком. Но атенеец еще не закончил. Он не собирался обмениваться солдатскими подначками между выпадами — только не сейчас. Развивая успех, Санахт проник в рассудок неприятеля, стер грязь осознанных мыслей и изучил низкоуровневые рефлексы, управляющие телом неприятеля.
Когда они скрестили клинки в прошлый раз, атенеец недооценил соперника. Больше такого не повторится.
Люций отступал — проворство и самоконтроль не помогали ему справиться с отточенным натиском Санахта, который дополнял свое мастерство фехтования псайкерскими навыками. Пока еще сын Фениксийца отражал выпады темного и светлого мечей, но вечно так продолжаться не могло.
Закончилось все очень быстро.
Шакал вонзился Люцию в бок. Тут же Санахт подсек противника ногой под колено, и легионер Третьего рухнул навзничь, не успев сгруппироваться. В следующий миг атенеец навалился на соперника, прижал его правую руку одним наколенником и надавил другим ему на шею.
Санахт поднес клинок к горлу Люция так близко, что силовое поле обожгло кожу.
— Говорил же, что одолею тебя.
— Если ты тоже умрешь, это засчитают как победу? — уточнил отпрыск Фулгрима.
Опустив взгляд, атенеец увидел, что острие серебристого меча упирается ему в самый тонкий участок доспеха, чуть ниже ребер. Стоило Люцию нанести удар, и клинок вышел бы из глотки, пробив по пути сердца и легкие.
— Ну что, Санахт, погибнем вместе? — спросил легионер Детей Императора, давя на рукоять меча. — Однажды я уже умер, но вернулся обратно. Повезет ли тебе так же?
Атенеец выпрямился, прокрутил клинки и убрал их в ножны. Вскочив на ноги, Люций потер опаленную кожу на шее.
— Итак, один-один, — заключил он.
Санахт не ответил. Он смотрел ввысь, где с расколотого неба спускались сквозь облака три исполина, похожие на готические соборы. Их серповидные носы окутывало варп-свечение, а сигилы, вырезанные на бронированных бортах, пылали эфирным огнем.
— «Фотеп», — произнес атенеец, едва осмеливаясь верить своим глазам. — «Анхтауи» и «Киммерия»…
— Знакомцы твои? — поинтересовался Люций.
— «Фотеп» был флагманом Алого Короля, — пояснил Санахт. — Его отослали с Просперо перед нападением Волков.
К трем боевым баржам присоединялись все новые корабли: ударные крейсеры, фрегаты, эсминцы, целые стаи «Грозовых птиц» с красными корпусами и вставками оттенка слоновой кости — геральдическими цветами Тысячи Сынов.
— Потерянные флоты вернулись, — заключил атенеец.
Магнус и Амон наблюдали за снижением легионной армады с балкона мастерской советника у вершины его механической пирамиды. Десятки звездолетов с полнокровными боевыми ротами Пятнадцатого прорывались через грозовые тучи, уверенно держа курс на Обсидиановую Башню.
— Никогда не думал, что увижу нечто столь прекрасное, — сказал Амон.
— Я тоже, друг мой, — отозвался Циклоп. — Я тоже. Советник вопросительно посмотрел на примарха.
— Разве не вы призвали их?
— Нет. Я здесь ни при чем.
— Тогда как они оказались здесь?
Алый Король не ответил. К удивлению Амона, он отвернулся от кораблей и ушел в мастерскую. Немного задержавшись на балконе, советник пересчитал боевые космолеты и прикинул, сколько космодесантников вернулись к собратьям.
Как минимум три тысячи. Возможно, даже пять.
Оторвав глаза от славной картины возрожденного флота легиона, Амон последовал за Магнусом.
Хотя покои советника состояли из эфирного вещества, измененного псионическими силами, все в них было не менее реальным, чем любой объект материального мира. Для каждого чувства здесь имелся стимул, пробуждающий воспоминания: текстура латунных поверхностей, тиканье за отформованными медными панелями, запахи и вкусы алхимических составов.
С наклонных стен свисали чародейские гороскопы, соседствующие с переполненными книжными полками, печатными астрономическими таблицами и противоречивыми схемами наблюдений за девятью солнцами. На верстаках в беспорядке валялись сломанные астролябии, экваториумы
[50] и чудовищно сложные астрариумы
[51]. На деревянных досках с резными символами прорицания лежали рядами целые уродливые скелеты и отдельные гадальные кости.
