Но, как бы то ни было, вся эта разваливающаяся роскошь, скупаемая восторженными иностранцами, приносила отличные заработки тем, кто занимался ремонтом.
Итак, мне нужен был архитектор. Сначала я сомневалась – зачем? Но меня уверили, что косметическим ремонтом я вряд ли отделаюсь. Знатоки процесса уверяли, что в первую очередь надо менять водопроводные трубы, иначе вконец изъеденный отложениями свинец прорвется и сведет на нет весь мой ремонт. Это было логично; и меня убедили как местные знакомые, так и вид допотопных свинцовых труб под раковиной, который внушал опасение, что все остальное, скрытое в толстых кирпичных стенах, скорее всего, пребывает в еще более плачевном состоянии. Это обстоятельство существенно повышало бюджет, выделенный мною на ремонт, и критерии к выбору тех, кто будет им заниматься. «Без архитектора нельзя», – авторитетно объясняли мне новые аргентинские друзья. «Но ведь я же не строить собираюсь, – пыталась возражать я, – а всего лишь ремонтировать квартиру». Однако портеньос, знающие толк в ремонте, как и во всем остальном, даже не хотели слушать про мою самодеятельность; они тут же начинали рассказывать жуткие истории о том, что бывает, когда нет одного человека (архитектора), который отвечает за все ошибки и просчеты остальных. Их подробные рассказы об ошибках и просчетах меня окончательно убедили, и я начала придирчиво выбирать того, кто должен был меня уберечь от них и с кого можно будет спросить, если все-таки просчитаются, а в то, что это произойдет, я верила больше, чем в детстве верила в Деда Мороза.
Я устроила неделю кастинга архитекторов, назначив первое собеседование на утро понедельника. День был выбран опрометчиво: по мешкам под глазами архитектора стало ясно, что накануне он мешал красное вино с шампанским и закончил вечер виски, как это обычно происходит на воскресных асадо; мясо на это традиционное застолье закупается из расчета по килограмму на человека, а алкоголь – приносит каждый, с большим запасом.
Как это принято в Аргентине, здороваясь, он поцеловал меня, и я в ответ ткнулась губами в его небритую щеку. Он был красив, но выглядел изрядно потрепанным жизнью. Или это последствия бурных выходных? Запахи модного в этом сезоне парфюма и жвачки забивали алкогольные испарения, которые я все же уловила при приветственном поцелуе.
Он прошелся по квартире, зачем-то отколупнул краску на стене, посмотрел в окно на сад, затем повернулся и сказал, как мне показалось, даже слегка поморщившись (впрочем, может, это только и показалось):
– Как все это… – он пытался подобрать слово, – …пафосно! Надо все это убирать. – Глазами он показал на потолок сложной столярной работы с деревянной вязью орнамента, затем на треснувший витраж окна, изображающий пейзаж то ли французского Прованса, то ли тосканской деревни, и в завершение – на слегка облупившийся герб неясного происхождения, вылепленный на камине. – Будем менять ставни – вместо деревянных поставим алюминиевые, соответственно – стеклопакеты; потолок должен быть гладким – эти вензеля вам скоро на голову попадают, непонятно, как они еще держатся. Камин переделаем на газовый и закроем стеклом; если хотите, поднимем его до потолка в современном стиле; герб уберем… такая вычурность не соответствует белому мрамору ванной и классическим линиям планировки.
Я ходила за ним по пятам, и было ужасно обидно, что он так пренебрежительно отзывается о выбранных мною сокровищах. Герб серо-розового цвета я мысленно представляла покрашенным в золото; мне нравился деревянный экзотический орнамент на потолке, а главное, я хотела не только отреставрировать витраж, но и дополнить второе окно такими же разноцветными стеклышками, даже присмотрела их на барахолке в Сан-Тельмо. Было понятно, что видение прекрасного у нас с ним совершенно разное. Я хотела было пуститься в пространные рассуждения об эстетическом преимуществе старинных построек по сравнению с современными, о разности наших вкусов… но вдруг мне стало невыносимо лень говорить, что-то объяснять и тем более доказывать.
Я взяла архитектора под локоть и кивнула на дверь:
– Давайте-ка я вам покажу кое-что.
Мы вышли на улицу. На фасаде четырехэтажного особняка, разделенного лет пятьдесят назад на семь квартир, одну из которых купила я, были вытеснены две итальянские фамилии: Марко Филибьерто & Винчензо Сакконе, изначальные создатели этого здания, архитектор и инженер. Чуть ниже – год постройки, дому было почти сто лет, и я очень надеялась, что мы вместе отпразднуем грядущий юбилей, с витражом и гербом в моей квартире.
– Извините, но вашей фамилии я тут не вижу. Мы, наверное, не очень поняли друг друга… я не хочу алюминиевых окон и газового камина до потолка.
Архитектор собирался что-то сказать, наверное, что можно и не до потолка камин, но я продолжила:
– А про пафосность и вычурность я вам вот что скажу. Вы знаете, откуда я приехала? И где прожила тридцать лет от рождения? Да у нас городской транспорт во сто крат пафоснее любого вашего дворца!
После этого заявления не оставалось ничего иного, кроме как распрощаться. Мы корректно, по-деловому пожали друг другу руки, избежав непременного при расставании, так же как и при встрече, поцелуя.
А вечером мне уже звонила по телефону подруга:
– Ты что там ему наговорила? Ты знаешь, какой он известный? Один из лучших! Лауреат премий всяких.
– Спасибо, Рина, я понимаю… Но мне трубы надо поменять, ну, унитаз с биде тоже, стены покрасить. Может, все-таки можно без архитектора? Вот как построили эти Филибьерто с Винчензо, пусть так и будет. Пафосные, видно, ребята были, угодили моему московскому сердцу.
На следующий день заявились двое длинноногих молодых людей, высоких, в замшевых пиджаках с заплатками другого цвета. Они нежно объяснили мне, как, по их мнению, должна выглядеть моя квартира, и мне показалось, что им, несмотря на изысканный вкус, точно так же, как и первому архитектору, было совсем не жалко ни герба, ни камина. Насчет камина они объяснили, что он не действующий, так как дымоход, выходящий на крышу дома, давно заблокирован, скорее всего, еще во время раздела особняка на квартиры. Они были правы, но мне все равно было очень жаль лишаться камина и хотелось узнать историю таинственного герба на нем.
Мы испытывали полную симпатию друг к другу, и наше прощание было очень теплым, с поцелуями и улыбками, как положено, но, проводив обоих до дверей, я также вычеркнула из списка их фамилии.
Квартира продолжала ждать надежных рук избранника, и я вместе с ней, то обжигаясь кипятком в душе, то ежась под ледяными струйками: добиться золотой середины и комфортной температуры воды было так же сложно, как найти единомышленника в моей мечте о персональном рае.
Поговорив еще с парой порекомендованных мне архитекторов по телефону, включая рациональных немцев, которые прислали мне смету, даже не видя объекта, я поняла, что их услуги мне не по карману. И вот тут появился Лало. Приятель, приславший мне Лало и поклявшийся, что этим самым сэкономил мне кучу денег, наверное, втайне меня недолюбливал. Этот вывод я сделала намного позже. А пока я радовалась разумным расценкам на работы и таким же разумным обещаниям о сроках и качестве ремонта. Главным было то, что Лало ничего не хотел ломать, сносить, выбрасывать и соглашался со всем, что я ему говорила. Он не был архитектором, а назывался «маэстро по строительным работам»; по-русски это прораб. Родом коренастый Лало был из Боливии, но с детства жил в Буэнос-Айресе и, по его словам, с самого детства освоил все строительные профессии: начал с выноса мусора, а закончил прорабом.
