Поднимаясь по крутой лестнице, ведущей с улицы туда, где раздавалось танго «Чокло», по русским кинофильмам знакомое под названием «На Дерибасовской открылася пивная», я предвкушала посвящение в милонгеры и, конечно же, успех на этом поприще.
Ухо выхватывало знакомые мне испанские слова, и я подумала: «Дерибасовская… пивная… бардак… драка… Как это все по́шло в русском варианте. То ли дело… Наверняка в оригинальном тексте, написанным легендарным автором многих классических танго Энрике Дисеполо, поется о неземной любви и страсти в красивых интерьерах». Много позже я узнаю, что «Эль Чокло» как и многие другие танго, воспевают утрату. Утрату любви, утрату матери… Оба эти не слишком оптимистические события являются как лейтмотивом текстов, так и источником вдохновения для авторов музыки и слов, а также для танцующих танго людей, которые с гордостью именуют себя милонгеро. Больше всего в этот момент мне хотелось танцевать с настоящими милонгеро, ведь собственно ради этого я и проделала длинный путь: от Орегона до Аргентины, от корпоративного бухгалтера и жены бизнесмена до роковой милонгеры – так называют женщину, не просто посещающую милонги, но живущую танго, совершающую безумства во имя него и ставящую этот танец во главу своих приоритетов.
Отодвигая красную тяжелую занавеску при входе на милонгу Ло Де Селия, я приготовилась к танго-крещению.
А там, за занавеской, был иной мир, в котором казалось, что люди, живущие в нем, не были в курсе дела, что на дворе двадцать первый век. По танцполу передвигались тени из прошлого: пожилые, но все еще элегантные дамы в черных платьях, которых плавно и бережно вели в танце партнеры: седые, с поблескивающими лысинами или неестественно черными набриолиненными волосами мужчины, возраст которых выдавали безнадежно устаревшие модели пиджаков с лацканами из шестидесятых. Скорее это напоминало выездную дискотеку в доме престарелых и разительно отличалось от того, что я представляла по старым аргентинским фильмам с ловеласами-сердцеедами и фатальными красотками. Хотя при умеренно развитой фантазии несложно было увидеть в этих ветхих людях героев тех фильмов, пусть и постаревших на тридцать или сорок лет. Пары танцевали щека к щеке, у женщин выражение лиц было страдальчески-упоительным, у некоторых – на грани экзальтации.
Прервалась музыка, пары разомкнули объятия, мужчины достали белые платки и стали промокать вспотевшие лысины. Кто-то стирал следы макияжа, оставленные чрезмерно накрашенной партнершей, кто-то учтиво предлагал платок даме, чтобы та вытерла размазавшуюся с ресниц и потекшую тушь. Воздух был густым, почти что тяжелым от смеси женских и мужских духов и сигаретного дыма.
Селия, организатор милонги и ее бессменная хозяйка на протяжении многих лет, провела меня за столик, где сидели одни женщины, и показала на единственный свободный стул: «Бьенвенида, нинья», – произнесла она. По сравнению с соседками по столу я, безусловно, была «нинья» – «деточка», впрочем, как и по моей степени осведомленности: я понятия не имела, что же теперь надо делать. Было даже приятно, ведь в России женщину в 40 лет едва ли не отпевают, а столичные глянцевые журналы изобилуют обнадеживающими заголовками и советами не сдаваться, вроде «Как найти работу, если тебе за 35», «Любовь и секс после сорока: это возможно». А тут, надо же… деточка… и слово-то какое ласковое: нинья.
Моим соседкам по столу было за шестьдесят пять, прикинула я, а насколько далеко, мешали предположить платья с высокими разрезами, высокие каблуки и обилие больших блестящих украшений. Мой испанский не позволял вести светскую беседу, а их английского хватило только на то, чтобы спросить «откуда я» и вежливо улыбнуться, услышав, что из США. Когда я попыталась объяснить, что хоть приехала я из США, но на самом деле русская, дамы меня поняли и заулыбались более оживленно: «О, руса!» – с опять непременным «бьенвенида», но уже произнесенным с бо́льшим энтузиазмом. Русских на милонге они еще не видели, но уже стали привыкать к иностранцам, среди которых большинство составляли американки и итальянки.
Почему-то русских здесь любят, пусть и заочно. Меня тут же взяли под опеку и, воодушевившись, стали помогать осваивать искусство кабесео – учить особому взгляду, по которому меня должны были приглашать на танец по незыблимым правилам милонги. Для меня это было странно – я не привыкла смотреть на незнакомых мужчин, тем более почтенного возраста, стреляя глазами, как мы это делали в пятом классе средней школы. Но сильно напрягаться мне и не пришлось: помещение было совсем небольшое, столики в несколько рядов окружали танцпол, и было достаточно хорошо видно отовсюду.
Внимание кавалеров милонги вмиг переключилось на «нинью», как на новенькую, которую привели в класс посередине четверти. Отличалась я не только возрастом – еще на мне не было траурно-черной одежды, крупных украшений и театрального грима на лице. Чувствуя на себе заинтересованные взгляды ветеранов танго, я сидела, уткнувшись в чашечку с кофе, и не знала, на какой из них ответить и как это сделать, чтобы не обидеть других. Но вскоре, преодолев изначальный барьер, я уже выбиралась из-за столика навстречу брюнету в полосатом костюме с ярким цветным галстуком и огромным носом.
Мы встретились посередине танцпола, поздоровались, и он зажал меня в плотное объятие. Это было так не похоже на то, чему меня учили в Орегоне, что я засомневалась, смогу ли вообще двигаться, будучи так крепко прижатой к его груди. Запах хороших духов последнего сезона не заглушал запаха старости. Моему партнеру было далеко за семьдесят, но он двигался легко и очень музыкально. Стискивая меня все крепче, он уверенно вел по танцполу и заставлял ступать туда, куда это было надо ему, практически не давая мне возможности ошибиться. Если бы не его клещеобразное объятие, все было бы совсем даже неплохо.
Когда мы протенцевали всю танду
[5], он учтиво отвел меня на место. После такой демонстрации моих ног и талантов, ограниченных пока что техникой «как не наступать на ноги партнеру», от приглашений взглядами, легкими кивками и наклонами головы не было отбоя. Мои соседки, просиживавшие танду за тандой, были довольны моими успехами в обучении искусству кабесео и кодексу милонги. Они объяснили, что ни в коем случае нельзя вскакивать со стула, пока танцор не подойдет к моему столику, и нельзя убегать с танцпола, когда тан-да закончилась, – на место меня проводит партнер. Нельзя также оценивающе смотреть на всех сразу – нужно незаметно выбрать того, с кем бы мне хотелось танцевать.
Я была хорошей ученицей и, ободренная своим успехом (как и одобрением соседок), вышла танцевать милонгу – танго в быстром темпе, веселое, нередко шуточное, без трагического надрыва многих тем классического танго-репертуара. Танцуется милонга слегка по-другому, в ней существуют свои варианты шагов, и я осваивала их с Алексом в Портленде, местным пионером аргентинского танго и любимым всеми учителем. Но то, что проделывал мой партнер, мне никто никогда не показывал и не объяснял. В Орегоне точно так не танцевали. Было очевидно, что он знает толк в милонге и знает его уже лет эдак пятьдесят. Он был одним из лучших танцоров Ло Де Селии, танцевал с самыми элегантными дамами и вел их очень красиво. Я за ним наблюдала и поэтому, когда он пригласил меня, обрадовалась, предвкушая удовольствие от танца, и подскочила быстрее обычного со стула. Но, вопреки моим ожиданиям, я не попадала в ритм, совершенно не понимала, что он от меня хочет, и вдобавок ко всему несколько раз наступила ему на ногу, после чего, вся красная, бормотала извинения. Больше всего я хотела, чтобы эта танда закончилась и мой позор вместе с ней. Я боялась, что у него лопнет терпение от моей неуклюжести, и он бросит меня прямо посередине танцпола.
