Глава 12. О политике, или Что в голове у аргентинцев
Городской автобус номер 5 потряхивало, стояла невыносимая жара, автопарк этого маршрута еще не перешел на кондиционированные салоны. С высоты сиденья последнего ряда я разглядывала пассажиров. Обычные горожане, загорелые тела в майках без рукавов, смуглые руки, висящие на поручнях, ноги в обрезанных шортах, многолюдье всех возрастов и социальных прослоек, уткнутое лицами в мобильные телефоны. Сидящий с открытой книгой паренек в кепке защитного цвета, из-под которой курчавились черные волосы, привлек мое внимание и почти умиление тем, что он был единственным пассажиром с книжкой и, казалось, всецело был поглощен ее содержанием. Когда он встал и захлопнул книгу, я увидела, что читал он взапой томик Ленина, а то, что я издалека приняла за черные кудри на его крепкой шее, была татуировка Карла Маркса.
Скорее всего, он был типичным представителем партии JP («Перонистская молодежь»), которая проповедовала лозунги русской революции в духе «Отнять и поделить!», близкие сердцам перонистов разных возрастов. За последние двенадцать лет в Аргентине понятие «средний класс» практически превратилось в оскорбление, и правительством супружеской четы Кирчнер сделано было достаточно, чтобы если не совсем его уничтожить, то сократить до минимума. Идеи о всеобщем равенстве никак не предусматривали, что у соседа дом и машина лучше и больше, – ну какое же это равенство? И популистское правительство вовсю раздувало страсти и негодования по этому поводу, потихоньку отправляя отмытые на строительстве несуществующих дорог и мостов деньги в офшорные банки; хотя были и консервативные представители правящих кругов, предпочитающие хранить деньги в сейфах, домах и огородах. Справедливости ради нельзя не упомянуть, что ничтожно малая часть этих денег шла на социальные планы для безработных и пособия на детей, что превратило работу в занятие обременительное, неинтересное и невыгодное, а делать детей стало не только приятно, но и рентабельно.
На демонстрации протеста и одновременно поддержки правительства людей вывозили на автобусах и выплачивали им небольшое денежное вознаграждение помимо пайка в виде сочной сосиски-чоризо в булке и бутылочки кока-колы. Таким образом, решался вопрос как обеда, так и досуга, а после протеста-поддержки революционеры собирались пить пиво на заработанные политическим лоббированием деньги. Искать работу, а того хуже, потом ходить на нее, причислялось к буржуазным пережиткам того самого проклятого среднего класса, по вине которого малоимущий житель маргинального района не мог вставить себе зубы или поехать на отдых в Бразилию, в чем и обвинял представителей среднего класса с воистину революционным энтузиазмом. Само понятие маршей протеста было так же абсурдно, как и вся идеология, их породившая. Ибо протестуют обычно в цивилизованном мире против конкретных актов правительства или против правительства в целом. Но в Аргентине все наоборот (см. выше, в главе с одноименным названием). Здесь протестуют громко и страстно… в поддержку президента и ее политического проекта, и против здравого смысла, которому этот проект противоречит. Хотя, безусловно, далеко не все вообще понимают, за что или против чего они громко скандируют «оле-оле-оле», пританцовывая на площади или главной артерии мегаполиса, которую власти города вынуждены перекрывать для транспорта, чтобы этот самый средний класс не мог проехать беспрепятственно на работу, в офис, магазин, банк.
Среди протестующей в поддержку правительства толпы можно встретить разные типажи, хотя преобладают люди со смуглым цветом кожи и неполным комплектом зубов. Как-то позабыв об объявленной забастовке и протестах, я оказалась в центре города, чтобы купить сувениры перед отъездом из Аргентины. За отсутствием общественного, как, впрочем, и любого другого транспорта, идти пришлось по улице, вместе с колонной людей, несущих плакаты с названиями политических и социальных группировок, которые они представляли. Мое внимание привлекла пожилая женщина с рыжими, крашенными хной волосами и густо подведенными глазами. Она поднимала пекинеса высоко над толпой, видимо, чтобы ему было лучше видно и слышно, как оратор на импровизированной трибуне выкрикивал что-то об угрозе международного империализма. Песик перебирал в воздухе лапками, как будто плыл в реке этого человеческого абсурда, иногда выражая свои политические взгляды тявканьем. Была среди протестующих и настоящая интеллигенция, университетские доценты и психологи, прочитавшие вместе со всем Фрейдом всего Карла Маркса и так же клянущие мировой империализм и капитализм, как и все остальное зло, распространяемое Соединенными Штатами Америки.
Не надо быть сильно проницательной и изощренной в метаморфозах, чтобы в этой толпе на неизбежный вопрос «А ты откуда?» не упоминать о моем американском гражданстве, которое, однако, очень выручает в других ситуациях, как то: на пунктах паспортного контроля в основных аэропортах мира. «Я из России», – отвечаю я, и меня встречают дружелюбные улыбки, подхватывают под руки и начинают подкидывать в воздух, в котором проплывают знамена с тремя профилями: Ленина, Троцкого и Че Гевары. Мне кажется странным, что все это происходит со мной на абсолютно трезвую голову… Наверное, нечто похожее переживали мои прадеды в России 1917 года. Яркое южное солнце освещает эту мизансцену своим невозмутимым ультрафиолетом, и я продолжаю купаться в его лучах и щербатых улыбках моих новых уличных соратников по борьбе с мировым империализмом.
Моя первичная эйфория и умиление политической активностью аргентинцев сменилась раздражением. Идиллия всеобщей любви и братства, покорившая меня в Буэнос-Айресе с момента первых приездов, таяла, проваливаясь в бездну «социальной пропасти», – официальный термин «политический раскол» появился в печати приблизительно с 2014 года или чуть раньше, когда общество резко и достаточно враждебно разделилось на сторонников правительства с его политическим «национально-популярным» проектом и противников этого курса: первых называли «К» по первой букве президентской фамилии, а не согласных с правительством – «анти-К». Ну и уж совсем по-детски (а аргентинцы и есть большие дети), «кирчнеристов» (коротко «К») называли «пингвинами», по внешнему сходству президента с этими милыми животными, живущими на юге Аргентины, откуда Нестор Кирчнер был родом, а оппозиционеров «анти-К» прозвали «гориллами» – от закрепившегося еще с пятидесятых годов прозвища для антиперонистов
[16], которых карикатурно изображали бьющей себя в грудь большой обезьяной.
Раньше аргентинцы поражали меня дружелюбием, спокойствием и философским восприятием всех невзгод жизни, будь то засуха, наводнение или инфляция. Целая нация жила сегодняшним днем, применяя модный на западе тезис «здесь и сейчас» буквально, возводя его в прямое руководство жизнью: отправлялись в отпуск, поскольку лето происходило «сейчас», а по неоплаченным счетам за свет и газ можно будет расплатиться когда-нибудь потом, – не сейчас же, в самом деле, когда светит солнце и когда «здесь» не может быть никак иначе, как на пляже. Однако в последние годы ситуация начала меняться, о чем давно уже спела легендарная фольклорная певица Аргентины Мерседес Соса в своей песне-гимне «Все меняется» (которую в последнее время стали практически ежедневно передавать по радио). Аргентинское общество, что так радовало меня отсутствием расовых и социальных распрей, явно ощутимых в США и Европе, разделилось на два социальных лагеря, две политизированные оппозиции. Хотя, возможно, такое впечатление складывается только по приезде, пока кажется, что все эти детские обзывалки в «пингвинов К» и «горилл анти-К» всего лишь какая-то забавная игра. Затем, уже втянувшись в нее, ощутив на себе последствия раскола, усугубленного появлением социальных сетей, становится все труднее соблюдать нейтралитет: латинский взрывной темперамент не сгладить любезной политкорректностью. Во многих семьях разговоры о политике подверглись строго табуированному запрету после неоднократных стычек, особенно подогретых алкоголем во время воскресной жарки мяса. И хотя сам процесс готовки и затем поедания мяса не был подвластен никаким обстоятельствам извне, как и воскресное посещение церкви глубоко верующими людьми во всем мире, темы разговоров после введения запрета ограничивались футболом и погодой. Сильно удручало то, что появилось немало семей, где члены клана переставали общаться и разговаривать вообще, что для Аргентины, с ее сугубо семейно-ориентированным обществом, было и грустно, и абсурдно, и опасно. То же происходило со старыми, подчас закадычными друзьями, неразлучными со школьной скамьи, которые удаляли друг друга из друзей в социальных сетях, стирали номер представителя противной идеологии из телефонов и из всей своей жизни. Кристина Кирчнер, сменившая на президентском посту своего супруга Нестора Кирчнера в 2007 году и остававшаяся у власти восемь лет, добилась этого старым и проверенным методом «разделяй и властвуй», посеяв раздор и ненависть в дружелюбных и жизнерадостных аргентинских людях, из-за которых я и осталось так надолго в их стране, полагая, что эта национальная черта неподвластна изменениям с ходом времени. Но наш сумбурный век скуп на гарантии, ее сейчас не получишь и в банке, что уж тут говорить об экономике и политическом климате целой страны? Двадцать первый век набирал обороты; менялся мир на всех континентах, менялась и Республика Аргентина. Представители Международного валютного фонда были изгнаны из страны, а взамен создан местный орган, выдававший фальсифицированную статистику, по которой выходило, что рост производства и валового дохода набирал все большие обороты, инфляции не существовало, так же как и прослойки населения, находившейся за пределами черты бедности. В реальной жизни происходило все наоборот. (Про «наоборот» я уже писала не раз, но без этого слова не обойтись, говоря об Аргентине, и я к нему буду не раз возвращаться.)
