– Убери ты к дьяволу этот пункт, я умоляю тебя, – настаивал несчастный отец. – Это был Задлер. Он специально развязал ей руки. Ведь когда станет известно о том, что она сама наложила на себя руки, мерзавец отделается статьей «Убийство по неосторожности».
– Я не смог подделать отчет, – сказал Херцфельд и сам услышал, как дешево это прозвучало, хотя и произнес он чистую правду.
Перед Паулем стоял несчастный отец, потерявший самое дорогое в жизни, а он начал дискутировать с ним на предмет законности и морали.
– Да пойми ты, – вскричал Херцфельд. – Первой моей реакцией тоже была слепая ярость, и если бы у меня имелась возможность, то я бы помог убить эту свинью.
– Тогда почему ты нанес мне удар в спину? – с болью воскликнул Мартинек. – Ведь я просил тебя всего лишь изменить отчет.
– С уверенностью можно сказать, что такое обязательно выплыло бы наружу, а это дало бы в руки адвокату Задлера железобетонные аргументы для защиты. – Херцфельд понимающе поглядел на Свена и, понизив голос, добавил: – Скажу честно, мне и самому было нелегко придерживаться предписанных правил. Но если бы я этого не сделал, то подлог оказался бы раскрытым, и тогда Задлер мог бы даже уйти из зала суда с оправдательным приговором. Ты же знаешь, как это работает.
– Три с половиной года, – повторил дрожащими губами Мартинек, посмотрев на Пауля покрасневшими от слез глазами. – Эта старая ведьма дала ему всего три с половиной года. И это за то, что негодяй надругался над моей Лили и заставил ее пойти на смерть. Три с половиной года мерзавцу, отобравшему у меня смысл жизни.
Херцфельд понимающе кивнул, так как он тоже предполагал, что именно так все и произойдет. Ведь в Германии человек, уклонившийся от уплаты налогов, мог загреметь за решетку вплоть до достижения пенсионного возраста, а преступник, изнасиловавший ребенка, имел все шансы остаться безнаказанным или отделаться условным сроком.
– Вы не предъявили дневник негодяя в качестве доказательства его вины, – рыдал Мартинек.
– Мне очень жаль, – повторил Пауль.
– Судья даже приняла сторону защиты, якобы желая дать преступнику шанс на исправление, приобщая его к общественно-полезной работе! – Произнеся эти слова, Мартинек зашатался и, чтобы не упасть, оперся о мраморную плиту секционного стола. – Приобщение к общественно-полезной деятельности? – прорычал он. – Значит, получается, что подонки могут продолжать жить, пока мою Лили жрут черви в могиле?
Под конец Мартинек кричал так громко, что разобрать его слова можно было лишь с большим трудом. Внезапно он успокоился. Причем случилось это так внезапно, что Херцфельду показалось, будто он слышит эхо его голоса. И если до этого момента глаза несчастного отца походили на стеклянные, то теперь его взгляд стал вполне осмысленным. Свен с ненавистью поглядел на Пауля и сказал:
– А виноват в этом ты!
Произнеся это, Мартинек еще крепче сжал в кулаке нож, рука у него перестала дрожать, и он сделал шаг в направлении Херцфельда.
– Свен…
– Ты говоришь, что не знаешь, как я себя чувствую?
– Послушай меня, Свен…
Мартинек подошел к Паулю еще ближе, но внезапно бросил нож на пол.
– Нет. Этого я не сделаю. Теперь послушай меня, засранец!
Дальнейшее повергло Херцфельда в настоящий ужас: Мартинек схватил отрезанную голову за волосы и, подняв ее с секционного стола, произнес:
– Тебе следовало прислушаться к крику своей души! К черту правила! К черту систему! Своим соблюдением предписаний ты во второй раз убил Лили, Пауль. И ты за это заплатишь. Вполне допускаю, что сегодня ты действительно не знаешь, как чувствует себя человек, когда лишается самого главного в жизни. Но теперь я каждый день буду молиться, чтобы и ты когда-нибудь познал это.
С этими словами он бросил голову в Херцфельда, который был так расстроен, что даже не попытался уклониться. Кости черепа больно ударили Пауля по ребрам, а сама голова с шумом грохнулась на каменный пол и закрутилась на нем подобно шару в боулинге.
Никто не остановил Мартинека, когда он стремительно выходил из секционного зала. Никто не доложил начальству о случившемся, поскольку все посчитали, что ничего серьезного не произошло. Однако Свен Мартинек из краткосрочного отпуска, взятого для участия в процессе, в Федеральное ведомство уголовной полиции больше не вернулся. Напрасно позже Херцфельд пытался несколько раз до него дозвониться. Не принесли результата и его поездки домой к Свену. Три раза он был вынужден оказаться перед запертой дверью, пока не узнал от соседки, что Мартинек перебрался в дом своих родителей, находившийся где-то в земле Мекленбург – Передняя Померания.
Адрес Херцфельд через ведомство земельного кадастра все-таки узнал, но его поездка в небольшой городок Царрентин-на-Шальзе окончилась безрезультатно. Оказалось, что в старом особняке на озере Шальзе уже давно никто не проживал. А сам дом издали казался холодным и необитаемым. Пауль поговорил с соседями, почтальоном и работниками супермаркета, стоявшего на въезде в городок и посещаемого всеми жителями, но никто Мартинека не видел.
Судмедэксперт Свен Мартинек после безвременной кончины своей жены от рака жил особняком, а когда погибла его единственная дочь, то вообще изолировал себя от внешнего мира. В ходе поисков бывшего коллеги Херцфельд встретился также с адвокатом Мартинека, выступавшим на процессе в качестве дополнительного истца. И тот нисколько не удивился тому, что Свен исчез из поля зрения.
– Я бы смог его понять, даже если он навсегда покинул этот мир. Мир, в котором возможно вынесение подобных приговоров, – заявил адвокат.
С этими словами он всучил Херцфельду копию судебного решения, во время чтения которого Пауль постоянно натыкался на фамилию некой дамы. Именно ее Свен Мартинек обозвал «старой ведьмой». Это она вела процесс в качестве судьи, а фамилия ее была Эрланг. Здесь важно заметить, что для нее этот судебный процесс явился последним перед выходом на пенсию. Когда же она стала подвергаться нападкам средств массовой информации и превращаться в центральную фигуру скандала, разраставшегося вокруг вынесенного ею чрезмерно мягкого приговора, судья вновь взяла себе девичью фамилию. После этого она стала носить фамилию Тевен. Фредерика Тевен.
Глава 24
Гельголанд
Дом с плоской крышей из шифера стоял в верхней части острова и спереди был построен на сваях. Поэтому половина его крыльца нависала над скалистым утесом подобно трамплину для прыжков на лыжах. Летом холм был покрыт зеленым мхом. Теперь же бесплодная поверхность проступала со всей отчетливостью – земля походила на грязную скатерть, накинутую на его склоны, которые спускались к морю.
Дом Фредерики Тевен находился в конце тупика, и на электромобиле Эндера они добрались до него всего за несколько минут. Пешком бы Линда вряд ли преодолела даже столь короткое расстояние – ветер был столь силен, что походил на бетонную стену, в которую упирались все те немногие, кто отважился выйти на улицу.
