– Уверена, что вскрытие, которое произвел Херцфельд, сняло с тебя все подозрения, – продолжая разворачивать ковер, заявила Линда.
Тело судьи перевернулось, но все еще оставалось полностью завернутым в ковер.
– Более того, – ответил на реплику Линды комендант и, подчеркивая важность дальнейших слов, многозначительно посмотрел на нее. – Пауль нашел на берегу предсмертное письмо этой женщины, хотя это вовсе не входило в его обязанности. Просто полицейские схалтурили и плохо осмотрели место происшествия. Но он не стал полагаться на их действия и решил сам все проверить. К тому времени все уже решили, что это моих рук дело. Однако Пауль, не обращая внимания на сложившееся общественное мнение, в одиночку отправился на берег, где и нашел письмо, которое сняло с меня подозрения. За это я бесконечно ему благодарен. – На этом месте Эндер смущенно улыбнулся и добавил: – По сути, он спас меня, поэтому я и помогаю ему в этом безумии в надежде…
Комендант не успел закончить фразу. Свет внезапно погас, и кромешная тьма поглотила его последние слова, а вместе с ними и весь прозекторский зал.
Глава 29
Царрентин-на-Шальзе
Запах был невыносимым, а вид выползающих из глазниц извивающихся червяков ужасен. Дикий крик, вырвавшийся из груди Херцфельда, эхом отразился от голых стен столовой, когда профессор все же отважился и одним рывком сорвал простыню с трупа. Затем этот крик перерос в дьявольский хохот.
Господь на небесах…
– Слава богу, – выдавил из себя Ингольф, на чьем лице не было той радости, которую испытал профессор.
С этими словами практикант указал рукой на голову свиной туши, только что раскрытую Херцфельдом.
– Мне кажется, что это довольно символично, – произнес он. – Такой знак нетрудно интерпретировать.
– Верно, – согласился с ним Херцфельд. – Для Мартинека я грязная свинья.
«И возможно, он прав. Может быть, я действительно тогда вторично убил его дочь, строго придерживаясь должностных инструкций?» – подумал Пауль.
Он покачал головой, как бы подтверждая собственные мысли, и шепотом повторил:
– Я свинья.
– Прекрасно, – прогнусавил Ингольф, обхвативший нос всей пятерней. – После того как мы выяснили это, может быть, нам стоит перейти в другое место, более подходящее для нашего обоняния? Это не нарушит ваши планы? Эй, вы меня, похоже, не слышите?
Херцфельд его действительно не слышал. Погруженный в свои думы, он стал медленно огибать стол.
– Свен Мартинек был специалистом по ритуальным убийствам, – проговорил профессор, больше отвечая своим мыслям, чем обращаясь к Ингольфу.
– И что это значит? – уточнил практикант.
– Он мастерски разбирался в вопросах символики. Зубочистка, воткнутая в волосы трупа, посмертно обстриженные ногти на ногах, ведро для чистки коврового покрытия, найденное возле жертвы, – по этим признакам Свен составлял общую картину убийства и находил подсказки, помогавшие раскрыть преступление там, где всем казалось, что они имеют дело с абсурдным на первый взгляд деянием. Не будь он столь блестящим судмедэкспертом, вполне мог бы стать великолепным криминальным психологом.
– Все это так, но я никак не пойму, что нам мешает вернуться на свежий воздух? – проговорил Ингольф, переминаясь с ноги на ногу так, будто ему приспичило в туалет.
– Не стоит спешить, – сказал Херцфельд и присел на корточки, чтобы взглянуть на разлагающуюся свиную тушу под другим углом зрения.
Ингольф закатил глаза и застонал:
– Надеюсь, что вы рассматриваете животное не для того, чтобы произвести вскрытие?
Херцфельд отмахнулся от него и вновь встал во весь рост.
– Нет, – ответил он. – Предполагаю, что при этом мы только бы зря потеряли время. Мартинек отличался педантичностью и всегда придерживался раз и навсегда установленных правил в работе. Отсюда я делаю вывод, что необходимые указания мы найдем только в человеческих трупах.
– Вы думаете, что где-то здесь лежит чей-нибудь труп?
Произнеся это, Ингольф побледнел еще больше.
– Не могу с точностью утверждать, куда именно ведут нас указатели, – ответил Херцфельд, подумав: «Надеюсь, не к Ханне!»
– Указатели?
– Вот именно.
С этими словами профессор посмотрел Ингольфу прямо в глаза, а затем снова повернулся к столу.
– Топор, деньги, спрей от астмы – все это как-то связано друг с другом, так же как и жара, протокол вскрытия и туша свиньи. Мартинек явно на что-то намекает.
– И на что же?
– Мы что-то упустили. Подумайте, фон Аппен, на что мы натолкнулись на приусадебном участке в первую очередь?
– На снег.
Херцфельд сурово сдвинул брови и отчеканил:
– Я имел в виду резиновые сапоги.
В ответ Ингольф с опаской посмотрел на профессора.
– По-вашему, что они тоже что-то значат? – уточнил практикант.
– «Все происходит по одной причине», – процитировал Херцфельд одно из изречений Мартинека, которыми тот любил разбрасываться при странных находках, стоя у секционного стола. – Сапоги, подходящие мне по размеру, – это не случайность.
– И для чего эти уродливые сапоги предназначены, скажите на милость? – поинтересовался Ингольф.
– Вот этот вопрос правильный, – ответил профессор.
Пауль повернулся в сторону эркера, где начинался стол, и сделал Ингольфу знак следовать за ним. Подойдя к выходившему в сад окну так близко, что его дыхание коснулось стекла, он поднял руку, как бы призывая практиканта сосредоточить свое внимание, и кивнул в направлении улицы.
– В резиновых сапогах ходят по лужам в дождь. Другими словами, они предназначены для воды, – констатировал он, указывая на небольшой дебаркадер на берегу озера, к которому полого спускался заснеженный приусадебный участок.
Затем их внимание привлек тусклый свет, просачивавшийся через дыры в картонке, которая прикрывала единственное окошко старого деревянного сарая.
Глава 30
При входе в сарай у Херцфельда сложилось впечатление, что он попал в комнату какого-то безумца, и он даже засомневался в том, что это именно Мартинек подобным образом обставил ее, чтобы подать очередной знак. А если такая обстановка была все же создана Свеном, то это могло означать только то, что за последнее время он окончательно потерял рассудок.
Ранее здесь наверняка хранились гребные лодки, запасные части, моющие средства или брезентовые полотнища. Теперь же о первоначальном назначении помещения напоминало лишь старое весло, стоявшее рядом с входной дверью. Сейчас оно походило на ритуальное место для поклонения божеству.
Первым предметом, бросавшимся в глаза, был сундук. Он располагался напротив входа перед подъемным металлическим занавесом, предположительно закрывавшим выход к озеру, через который лодки могли проходить туда и обратно. По сути, сундук представлял собой небольшой алтарь, в центре которого стояла украшенная рождественской гирляндой фотография дочери Мартинека Лили, запечатлевшая момент, когда девочка пыталась задуть одновременно четырнадцать свечей по случаю своего дня рождения. Этот алтарь освещала матовая лампочка, висевшая над ним и являвшаяся единственным источником света в сарае, если не считать огонька светодиода на небольшом масляном радиаторе. В отличие от мощных вентиляторов в доме этот отопительный прибор был выставлен на минимальную мощность и давал лишь немного тепла, которое ощущалось только при нахождении рядом с ним.
