Состояние Эндера и Дэнни с медицинской точки зрения удалось стабилизировать. Причем Херцфельд, хотя и не имел соответствующих навыков, изъявил готовность в случае крайней необходимости провести соответствующие операции прямо на острове. Но к счастью, этого не потребовалось, и раненых отправили на спасательном вертолете на материк. Погода заметно улучшилась, и, хотя корабли по морю еще ходить не могли, для спасательных вертолетов при взлете и посадке больше проблем практически не возникало.
– А где твой помощник? – немного игриво спросила Линда.
В этот момент ветер раздул ее челку, и Паулю показалось, что у нее на лбу промелькнуло несколько плохо заживших шрамов.
– Ему уже лучше, – ответил он.
Ингольф на самом деле вполне поправился и даже поинтересовался у бургомистра относительно того, имеется ли на Гельголанде служба доставки суши, а получив отрицательный ответ, пришел к выводу, что на омываемом со всех сторон морем острове отсутствие такой службы является существенным пробелом в развитии местного рынка. У практиканта явно прошли все неприятные ощущения в желудке после столь плохо перенесенного полета.
– Дай, что ли, и мне тоже, – попросил Херцфельд сигарету у Линды.
Это был первый случай со времени его учебы, когда он решил «стрельнуть» сигарету. Однако нарушить самим же установленный запрет ему не пришлось, поскольку входные двери клиники открылись, и на пороге показалась одна из добровольных медсестер. Она назвала свое имя, но Пауль мгновенно забыл его, услышав, что Ханна только что пришла в себя.
Глава 64
Войдя в узкую больничную палату, Херцфельд ожидал увидеть свою дочь в сумеречном состоянии и ослабшей от ужасов последних дней. Однако он ошибся. Она полностью отдавала отчет своим поступкам и буквально горела от злости.
– Чего ты хочешь? – произнесла она.
Всего три слова, да и то полные горечи и враждебности. – Я пришел, чтобы… – начал было Пауль, но тут же осекся, заметив сверкающие от ярости глаза Ханны.
Она выпрямилась на больничной койке. Щеки у нее ввалились, и лицо девушки было еще достаточно бледным, но в глазах горело столько энергии, сколько мог вызвать один только безграничный гнев.
– Ты пришел, чтобы предстать передо мной в образе спасителя? – заявила она и попыталась, сидя на койке, изобразить поклон.
При этом Ханна сделала рукой такое движение, как будто бы Херцфельд был королем, а она – его подданной.
Он хотел было подтащить к кровати от стола для посетителей деревянный стул, но передумал и остался стоять.
– Я просто хотел посмотреть, как ты себя чувствуешь.
– Зачем?
Пауль с удивлением посмотрел на нее, а она демонстративно заявила:
– Да, я спрашиваю тебя. Почему именно сейчас?
Никогда раньше он не видел ее столь враждебно настроенной. Ни по отношению к себе, ни по отношению к другим.
– Ага, – произнесла Ханна, и ее лицо ожесточилось еще больше. – Сначала со мной должно что-нибудь произойти, чтобы ты удосужился наконец появиться.
Слезы ручьем покатились из ее глаз, но она даже не попыталась их вытереть.
– Мне так жаль, что тебе пришлось пройти через все это.
– Тебе жаль? – воскликнула она.
При этом она так сильно сжала кулаки, что у нее побелели костяшки пальцев.
– Тебе жаль? – чуть ли не закричала Ханна. – Я видела, как она умирала, папа! Девушка была такой же молодой, как я! И я, черт побери, вынуждена была смотреть каждую деталь мучений, которые этот зверь причинял ей!
– Я знаю, малышка. И видит Бог, чего бы я только не дал, чтобы всего этого не случилось!
– Все это происходило на моих глазах! Я видела ее глаза и знала, о чем она думала! То, что она чувствовала, в то время как он…
Ханна обессиленно замолчала и закрыла глаза. При этом Херцфельд понимал, что перед ее внутренним взором вновь предстали самые ужасные сцены пыток несчастной Ребекки.
– Тебе не надо было это смотреть, – сказал Херцфельд и подошел к ее кровати.
В этот момент по всему телу Ханны пробежала такая сильная дрожь, что он испугался, как бы игла капельницы не выскочила из ее вены.
– Картины были ужасными, но это не самое худшее из того, что мне довелось пережить, – дрогнувшим голосом сказала Ханна. – Еще хуже было то, что он сказал. А сказал этот Задлер то, что собирается сделать с ней, когда вернется. Поверь мне, папа, я бы тоже повесилась.
Она вновь открыла глаза и посмотрела на Херцфельда таким ясным и холодным взглядом, какого он раньше у своей дочери никогда не замечал.
– Разве ты не могла остановить просмотр записи? – спросил Пауль. – Чем они угрожали тебе, если ты не станешь смотреть?
Ее ответ оказал на него такое же воздействие, как удар молотом:
– Они мне вообще не угрожали.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что и говорю. Меня никто не принуждал. Я смотрела запись добровольно.
Херцфельд озадаченно заморгал, а потом спросил:
– Но ради всего святого, малышка, зачем?
– Затем, что мне этого хотелось.
– Никто не хочет смотреть что-либо подобное, дорогая!
– Вот тут ты ошибаешься. Ведь мне все объяснили и вручили DVD, сказав, что после просмотра я все пойму. Пойму, почему они отправляют тебе записку, почему они разработали целую систему передачи подсказок.
«Какой же ты ублюдок, Мартинек!» – подумал Херцфельд.
– Дело не только в нас, папа, – продолжала между тем говорить Ханна. – Уже завтра все газеты выйдут с кричащими заголовками, и тогда все наконец поймут, что в нашем так называемом «правовом государстве» у жертв нет никаких шансов, тогда как у преступников есть все права.
Профессор закрыл на мгновение глаза. Ему было совершенно ясно, что Ханна просто повторяла фразы, внушенные ей ее похитителями. Однако он не знал, что сказать, чтобы еще больше не настроить свою дочь против себя.
– Самое главное, что ты в порядке, дорогая, – наконец произнес он.
– А мне плохо никогда и не было.
– Не понял?
– Ха! Они обращались со мной хорошо. У меня всегда было достаточно еды и воды. Они даже позаботились о спрее для моей астмы.
– Хорошо обращались? Они тебя похитили и заперли!
В этот момент Ханна закатила глаза, всем своим видом показывая, насколько тупым казался ей ее отец.
– Ты ничего не понимаешь! – воскликнула она. – С моей головы не упал бы даже волос! Мне ничего не угрожало! Я боялась только сначала, когда мне предложили наговорить запись на автоответчике. Но мои страхи оказались напрасными. Этот толстяк, Швинтовский, заботился обо мне.
