И убийца дочери Швинтовского Ребекки.
Профессор немного наклонился вперед, чтобы получить лучший угол обзора широко открытой ротовой полости Задлера. Затем он вытащил из внутреннего кармана пиджака шариковую ручку и, засунув ее в рот трупа, обнаружил, как и предполагал, пустоту. Язык был удален в точности с тем описанием, которое сделала для Пауля Линда. В этот момент он снова вспомнил слова Швинтовского на видео.
«Моя жажда мести первоначально касалась только судьи и, конечно, Задлера, – заявил он тогда. – Этому негодяю я прямо там, в подвале, отрезал язык, которым он мою Ребекку…»
– Все так, но как это сочетается друг с другом? – шепотом задал себе вопрос Херцфельд.
«Почему Линда обнаружила кровь в полости рта?» – задумался профессор и внезапно застыл как изваяние, наконец-то осознав, что именно его так обеспокоило.
Перед его внутренним взором вновь стала прокручиваться видеозапись с предсмертными словами Швинтовского.
«Мы подождали, пока рана у Задлера заживет, – признался он перед смертью. – Мартинек зашил ему остаток языка, чтобы свинья не истекла кровью, а после того как негодяй поправился, ему было поручено сделать всю грязную работу».
– Как такое возможно? – вновь прошептал Херцфельд, полностью освобождая грудную клетку маньяка от мешка. – Если Задлера изувечили несколько недель назад, то Линда должна была обнаружить шов, нитки или корку на остатке языка. Но никак не кровь!
Пауль задумался, а потом вынужден был признать:
– Бессмыслица какая-то…
Он вновь наклонился над трупом и только тогда заметил это. Если бы профессор не был таким усталым, практически на грани физического истощения, и его ничто бы не отвлекало, то такой опытный патологоанатом, как Херцфельд, сразу бы все обнаружил.
«Линда разрезала у трупа ротовую полость, раскрыла горло и вытащила капсулу из гортани», – лихорадочно соображал Пауль в ту самую секунду, когда Задлер внезапно поднял правую руку и всадил Херцфельду секционный нож в живот.
Глава 66
«Черт!» – выругался про себя Задлер.
Он хотел было нанести еще один удар ножом, но решил не тратить время зря. Ему следовало убираться отсюда как можно быстрее.
«Быстрее! – подгонял себя маньяк. – Черт! Черт! Черт!» Задлер спрыгнул с секционного стола и еще раз мысленно выругался: «Вот дерьмо! Неужели не получилось?».
Его план относительно того, как незаметно улизнуть с проклятого острова, рушился прямо на глазах.
«А все из-за того, что этот ублюдок почуял неладное и вернулся! – злился Задлер. – Проклятье! Чего мне только не пришлось перетерпеть! Сначала пытки. Этот жирный Швинтовский отрезал мне язык. И не чем-нибудь, а ножом для резки хлеба! Взял и отрезал! А за что? За то, что эта глупая грязнуля, этот кусок дерьма, который представляла собой его дочка, предпочла веревку?! Из-за этой дуры, с которой у меня был самый худший в жизни секс?!»
Он никак не мог понять, как им удалось найти Ребекку? Как они обнаружили его самого? Каким-то шестым чувством, можно сказать печенью, Ян ощущал за собой слежку сразу же после того, как его выпустили на свободу, но то, что его выследят, не мог даже предположить.
«Несомненно, за мной следил этот придурок Мартинек, чья дочь была гораздо похотливее, хотя и намного моложе, – вспоминал Задлер. – Они, эти свиньи, эти засранцы, погрузили меня в картонную коробку, в какой обычно перевозят мебель, и на каком-то фургоне увезли куда-то на восток в дом на озере».
Сначала Задлер подумал, что здесь они с ним рассчитаются по полной программе. Одно то, что он не захлебнулся в собственной крови, когда толстяк отрезал ему язык, можно было назвать настоящим чудом. Каково же было его удивление, когда этот педик от медицины предложил ему сделку – последнюю возможность от души потрахаться взамен на жизнь судьи.
Конечно, он не поверил ни одному слову этого придурка. Его явно обманывали, пообещав отдать ему эту Ханну, если он выполнит всю грязную работу. Но и выбора у него не оставалось. Швинтовский наверняка замучил бы его до смерти, если бы он отказался. Уж в чем, в чем, а в этом Задлер был уверен.
Тогда он решил скоротать время и дождаться подходящего случая, чтобы смыться. Кроме того, можно было и от души повеселиться, сажая на кол эту старую шлюху – судью, ведь эта потаскуха влепила ему целых три с половиной года за самую настоящую ерунду.
Обуреваемый воспоминаниями, Задлер осторожно подкрался к выходу из прозекторской. Между тем лежавший позади него на полу Херцфельд перестал хрипеть.
«Ну и поделом ему! – подумал маньяк. – Интересно, этот придурок пришел один?»
Задлер всех, особенно таких, как Мартинек, считал слабаками. Если бы не этот жирный предприниматель, то он давно бы уже смылся. Однако Швинтовский был человеком явно другого склада, чем его жалкий сообщник, – у Мартинека никогда бы не хватило духу отрезать ему язык. А в одиночку ему и вовсе не удалось бы переправить Яна на остров. Этот толстяк оглушил его и втиснул в специальный ящик для перевозки лошадей на грузовом корабле своей транспортной компании.
Самое интересное заключалось в том, что на этом же корабле перевозили и Ханну. И хотя он ее ни разу не видел, однако точно знал, что она рядом. Ведь он слышал ее голос, когда девушка разговаривала с этим толстым козлом, сидя в соседнем ящике.
«Какое, однако, лицемерное чудовище этот толстый мешок с дерьмом, – подумал тогда Задлер. – Она беседует с ним как с лучшим своим приятелем».
Когда он сделал свою работу в отношении судьи, произошло то, что и должно было произойти. У него с самого начала не оставалось сомнений, что они попытаются убить его. Точнее сказать, собирался сделать это Швинтовский. Другой же остался на материке, решив, как всегда, отсидеться в сторонке.
«Свинство, не так ли? – ухмыльнулся про себя Задлер и непонятно кого мысленно спросил: – А ты бы пошел на дело вместе с толстяком?»
Швинтовский хотел задушить его голыми руками. И в этом отношении Яну повезло. Ведь Мартинек был врачом, и он не ограничился бы проверкой пульса на запястье, а определил бы реальное состояние Задлера по сонной артерии. К тому же толстяк совсем разучился это делать. Вот раньше он явно мог легко выпустить воздух из своих должников, но это было много лет тому назад. В результате этот жирный дурак остановился слишком рано. Когда Задлер с невыносимым писком в ушах очнулся на берегу, то на нем помимо брюк оказалась надетой только футболка.
Ему казалось, что его голова вот-вот взорвется, а в горле горело так, будто он проглотил соляную кислоту. Тогда Задлер решил позвать на помощь и, только услышав свой сдавленный хрип, вспомнил, что у него больше нет языка. Вместо этого органа во рту ощущалось что-то другое и явно инородное. Чуть не задохнувшись, он выплюнул на песок предмет из пластика, который Швинтовский должен был засунуть ему глубоко в горло, и попытался встать на ноги.
