— Пока еще нет. Misericordias causa… Из сострадания к юному безумцу-святотатцу подробности грядущей искупительной церемонии ему не торопились сообщать заранее.
И опять наступило жуткое безмолвие, сопровождавшее молчаливое шествие таинственной процессии. Но вот пол коридора будто бы стал покатым, словно он начал спускаться под уклон.
— Осторожнее, ваша эминенция, здесь так скользко… — послышались вкрадчиво-льстивые голоса.
Воздух в подземелье сразу изменился, повеяло невероятной сыростью. Под ногами стало влажно, откуда-то сверху, видимо со сводов, падали крупные капли холодной воды. Свет факелов и свечей заколыхался вздрагивающими языками, словно под порывом ворвавшегося откуда-то снаружи воздуха. Лязгнули замок и железный засов на двери, еще сильнее пахнуло отвратительной сыростью, и процессия стала осторожно спускаться вниз. Казалось, будто неведомые существа-призраки, побродив некоторое время по земле, вновь устремляются в таинственные ее недра.
— Однако с последнего нашего визита сколько воды здесь прибавилось! — прозвучал опять тот же резкий голос.
Страх и тревога послышались в нем.
— Вода безостановочно ведет свою проклятую работу. Она просачивается сквозь своды. Но не беспокойтесь, ваша эминенция: они еще достаточно крепки и вполне надежны, опасности нет никакой.
— Да, это было бы большим несчастьем, большой потерей для нас.
Каждое движение в воде вызывало плеск и хлюпанье. Багровый свет факелов, отражаясь в ней, делал ее необычайно похожей на кровь. Летучие мыши с протяжным свистом проносились над движущейся процессией.
— Что с вами, отец Бенедикт? — тихо спросил шедший рядом с настоятелем N-ского костела иезуит.
Отец Бенедикт что-то глухо пробормотал, указывая на щеку, завязанную черным шелковым платком.
— О, это неприятная вещь! — послышался сочувственный шепот. — А вы бы монастырского ликеру?..
Тот сокрушенно покачал головой, полностью скрытой капюшоном сутаны. Наконец стало суше, светлее.
— Мы подходим. Amen.
Последняя ночь осужденного
В маленькой камере с низким сводчатым потолком было полутемно. Какой-то ночник странной формы робко мигал, распространяя неприятный запах прогорклого масла. В этой клетушке метался, как зверь в клетке, высокий стройный молодой человек. Это был сын графа, Болеслав Ржевусский. Правильные, точеные черты его бледного лица были искажены невыразимой мукой… Порой он в отчаянии заламывал руки, и из его груди вырывались крики, которые были преисполнены невыносимой тоски, почти животного страха и праведного гнева.
— Как они смеют?! Как они смеют?!
Временами казалось, что бешенство овладевало им. Тогда юноша бросался к железной двери и принимался что есть силы колотить в нее руками и ногами.
— Выпустите меня! Вы — преступники, палачи! Слышите ли вы меня?
В ответ — ни звука, ни шороха. Вокруг царила тишина, точно в могиле. Отчаявшись достучаться до своих палачей, молодой граф бросался к окну и каждый раз в ужасе отшатывался от него. Через толстые прутья железной решетки, везде, куда только мог проникнуть его ищущий взгляд, было видно колыхание страшной массы мутной воды.
— Господи, да где же я?! Что со мной?..
И вдруг Болеславу вспомнились казавшиеся тогда фантастическими рассказы о существовании потайных ходов из многих варшавских костелов, о ходах-коридорах, пролегавших даже под Вислой. Значит, это правда? Значит, он действительно попал в страшные лапы иезуитов? Значит, грядущая смерть, к которой они приговорили его, вовсе не шутка, а жуткая, зловещая правда? Смерть… Но почему? За что?! Смерть в его годы, когда весь мир разворачивается перед ним во всех своих самых прекрасных проявлениях… Когда он любит, любим, молод, силен, красив, знатен…
— О нет, нет! Этого не может быть. Я не хочу умирать, я не могу умереть! Неужели всемогущий Бог позволит совершиться такой вопиющей несправедливости?!..
И тут вспомнились слова высказанной ему угрозы: «Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам…» Но ведь он не отступился от Христа. А какой же еще есть Бог?
«Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй Бронзовой Девы!» — гулом погребальных колоколов отдается в его душе приговор правоверных католических судей-палачей. Болеслав Ржевусский страдальчески зарыдал. Вдруг он вскочил и, отирая со лба холодный пот, стал прислушиваться. Что это: голоса, шаги? Да-да, все яснее, ближе… Вот они слышны уже у самых дверей его каземата. Молодой граф задрожал всем телом и выпрямился. С протяжным скрипом дверь раскрылась. На пороге, со свечами в руках, столпились несколько фигур, облаченных в рясы.
— Поскольку вам трудно говорить, отец Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и поддержать дух преступника… — донеслось точно откуда-то издалека до несчастного молодого графа.
Два монаха-иезуита торжественно внесли в каморку какое-то белое одеяние.
— Что это… что все это значит? Что вам надо? — в ужасе попятился Болеслав Ржевусский от вошедших.
— Сын мой! — начал торжественным голосом старый монах-иезуит. — Вы уже выслушали смертный приговор, вынесенный вам тайным трибуналом святых отцов. Соберитесь с духом, призовите на помощь Господа. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас.
— Что?! — дико закричал граф.
— Сейчас вы искупите свои страшные грехи перед Отцом нашим Небесным и перед матерью нашей — святой католической церковью.
— Вы лжете! Слышите? Вы лжете! Я не хочу умирать, вы палачи, убийцы! Вы не посмеете меня умертвить!
— Сын мой, не стоит, все это напрасно: еще ни один приговор нашего трибунала не оставался без исполнения.
Двое монахов приблизились к осужденному.
— Снимите свое платье и облачитесь вот в это одеяние. Это — последний покров приговоренных к смерти. — И они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными рукавами, веревку и белый остроконечный колпак.
— Прочь! — в исступлении заревел граф, отталкивая от себя прислужников палачей. — Спасите меня! Спасите!
Безумный крик вырвался из камеры и прокатился по коридору.
— Я должен предупредить вас, сын мой, что, если вы не облачитесь добровольно, нам придется прибегнуть к силе. Возьмите же себя в руки: вы сумели бесстрашно поносить святую церковь, умейте же храбро умереть за причиненные ей оскорбления. Я буду читать, а вы повторяйте за мной: «Pater noster, qui es in coelum…»
— Помогите! — опять вырвался, казалось, из глубины души несчастного безумный крик ужаса, страха.
Но на руки осужденного уже ловко накинули веревку. Граф рванулся, но руки оказались крепко связаны. Все те же двое монахов повалили его на соломенную подстилку и силой принялись облачать в страшный предсмертный наряд.
— Свяжите ноги! — отдал приказ иезуит, оглашавший решение трибунала. — Готово? Поддерживайте его с обеих сторон и ведите!..
